– Я-то думала, ты тут правишь в свое удовольствие! А ничего, оказывается, не делалось!

Умоляющее лицо и гневно поджатые губы Сенмута встали перед ее глазами, но о чем он ее просил, она так и не смогла вспомнить.

– Значит, пока я отдыхала, ты только и делал, что играл в игрушки?

– В игрушки? В них только дети играют.

– О, мой бедный Египет, – прошептала она, – что я с тобой сделала?

Озадаченный, он повернулся к ней как раз в тот момент, когда она скользнула в широкое платье и затянула его поясом.

– Хатшепсет, – начал он было, но она приказала принести еды и молока и только потом перевела на него взгляд.

– Я хотел поговорить с тобой о Неферуре, – продолжал он. Она выслушала имя бесстрастно, дивясь, почему оно так расстраивало ее раньше. Туман в ее голове быстро рассеивался, хотя ноги все еще дрожали. Мыслями она уже была в аудиенц-зале, предвидя, какая огромная пачка нечитаных документов ждет ее печати.

– А что с ней такое?

– Ты говорила с лекарями? Она выглядит слабоватой.

– Сенмут тоже это заметил, но они говорят, что она просто хрупкая девочка и со временем вырастет такой же сильной и здоровой, как бычок в твоем загоне. – Уголки ее губ поползли вверх. – Из нее выйдет хороший фараон.

Его так и подбросило в кресле.

– Ну, это уж мне решать!

Появилась Нофрет, за ней – целая вереница служанок, нагруженных подносами с едой. Давно уже Хатшепсут не ела так основательно. Она уселась на подушки и принюхалась, предвкушая еду.

– Рыбка! Славная рыбка!

Неожиданно она посмотрела на Тутмоса в упор.

– Я так не думаю. Готов ли ты, фараон, объявить Неферуру царевичем короны, своим наследником?

– Нет конечно! Что за нелепая идея!

– Твой отец поступил именно так, и если бы не ты, я была бы сейчас фараоном! Значит, ты считаешь его нелепым?

Нофрет сняла крышку с серебряного блюда и положила еды на тарелку Хатшепсут.

– Да, считаю. Нет больше никакой необходимости спорить из-за престолонаследования. Я собираюсь объявить своим наследником моего сына Тутмоса и со временем женить его на Неферуре, чтобы узаконить его право.

– Ничего подобного.

Она отправила в рот большую ложку еды и, смачно жуя, потянулась за водой.

– Можешь объявлять все, что тебе будет угодно, Тутмос, но я никогда не позволю Неферуре выйти замуж за Тутмоса. Я решила основать новую династию – династию цариц. Я перепишу закон.

Он был потрясен.

– Никто не может переписать закон! Фараон должен быть мужчиной!

– Что ты хочешь этим сказать? Что у фараона должны быть мужские органы или что он должен править страной решительно и твердо, как подобает мужчине? Кто из нас Египет, Тутмос, – ты или я? Можешь не отвечать и закрой, пожалуйста, свой рот, ты меня от еды отвлекаешь. Египтом правлю я, а после меня придет Неферура и станет фараоном.

– Фараоном будет Тутмос!

– Не будет!

Тутмос встал, еле сдерживая желание поддеть как следует ногой ее стол, чтобы все ароматные блюда выплеснулись ей в лицо.

– Амон мне в свидетели: Тутмос будет править Египтом, и это так же верно, как то, что я – фараон! – прорычал он. – Ты спятила, как перегревшаяся на солнце шавка!

– Ой, Тутмос, уходи. – Улыбаясь, она махнула на него рукой. – Да, и вот еще что. Если не объявишь Неферуру своей наследницей – никогда больше не бывать тебе в моей постели. Это я тебе обещаю.

Разъяренный, Тутмос зашагал к двери.

– Невелика потеря. Стерва! Сука! Нужны мне твои кости! Он распахнул тяжелую бронзовую дверь и вышел; но не успел, спотыкаясь, пробежать и половины коридора, как на него нахлынули воспоминания о тех немногих ночах, которые он провел, забыв обо всем на свете, в ее объятиях, и, выскочив в ее заросший тенистыми раскидистыми ивами сад, фараон выругал жену последними словами.

Час спустя мужчины в аудиенц-зале услышали быструю решительную поступь, которая приближалась к ним, и подняли головы. За дверью подскочил и отдал честь солдат, древко его копья со стуком ударилось в пол. В следующий миг в зал ворвалась Хатшепсут собственной персоной. Кобра горела у нее во лбу, вокруг бедер развевалась коротенькая мальчишеская повязка. Широкими, точно от злости, шагами она пересекла комнату, в наступившей вдруг тишине отчетливо были слышны деловитые шлепки ее золоченых сандалий. Она еще не поравнялась со своими министрами, а они уже простерлись ниц. Ее рука, вся в кольцах, уперлась в узкое бедро, и она остановилась, оглядывая их.

– Встаньте, вы все. Клянусь Амоном, вы тут в бумагах по колено. Нехези, печать. Хапусенеб, начнем с твоего ведомства. Инени, принеси мне кресло, я сяду. Глупые и ленивые министры, вот вы кто, надо же было довести кабинет до такого состояния!

Все поднялись улыбаясь, в глазах светилась благодарность.

В ее ответной улыбке читалось полное понимание их чувств.

– Египет сам пришел к вам, – сказала она, усаживаясь в кресло, которое торопливо пододвинул к ней Инени, и протягивая руку за первым свитком. – Друзья мои, мы превратим эту страну в величайшую державу в истории. Мы будем натягивать поводья до тех пор, пока ни в Фивах, ни в целом Египте не останется никого, кто осмелится противостоять нам. Все наши прежние труды будут несравнимы с могущественными деяниями, которые мы станем совершать отныне, и даже фараон умолкнет.

Она поискана среди собравшихся Сенмута и, встретив его взгляд, убедилась, что он ее понимает. Тогда она склонилась над первым письмом, а писец Анен сел на пол у ее ног, пристроил свою подставку на колени, разложил на ней палочки для письма, расставил чернильницы.

– Фараон готовится объявить наследника, – сказала она им, не отрывая глаз от письма. Всем сразу стало ясно, в чем причина ее столь стремительного выздоровления. – Он говорит… – Тут она сделала паузу и обвела собравшихся настороженным взглядом. – Он говорит, что Ястребом-в-Гнезде станет юный Тутмос.

Никто не произнес ни слова, и она в задумчивости похлопала себя свернутым в трубку письмом по губам.

– Но мы пойдем в храм и послушаем, что скажет Амон. Мой отец этого не хочет; я уверена.

Юсер-Амон хотел было возразить, что, поскольку оба претендента не вышли еще из пеленок, все споры бессмысленны. Но Хапусенеб послал ему предостерегающий взгляд, тот закрыл рот и кашлянул, ничего не сказав.

– Ну а пока за работу! – закончила Хатшепсут. – Чтобы расти, нам нужен мир, покой и все возможные дары бога.

Все поняли, что речь идет не о них.

К Новому году завалы работы были расчищены, и Хатшепсут принялась неуклонно собирать в единый кулак власть, которая принадлежала ей с тех самых пор, как ее отец объявил ее царевичем короны. Она не давала пощады ни своим помощникам, ни себе, понимая, что только в ней заключена вся надежда Египта. Она знала, что если хочет, чтобы в один прекрасный день ее дочь Неферура стала царем, то нужно перекрыть остальным все подступы к трону Гора. Она долго обсуждала этот вопрос с Сенмутом и Хапусенебом, и все трое пришли к выводу, что при жизни нынешнего фараона – а значит, и при ее жизни тоже – мало что можно сделать. Но желание Хатшепсут передать трон Неферуре все возрастало, и она неустанно искала способы, как обеспечить безопасное восшествие девочки на престол после своей и Тутмоса смерти.