— Ты хочешь сказать, что согласен…

— Нет, черт возьми! — быстро ответил он. — Я имел в виду только то, что согласен взять тебя своим подмастерьем. Если тебя не нагрузить какой-нибудь работой, ты ни за что не угомонишься и будешь и дальше докучать мне своей болтовней.

— Я не болтаю…

— Ты приходишь ко мне, чтобы излить все, что в тебе накипело. И я выступаю в роли священника, который выслушивает твою исповедь. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что если я исполню твою просьбу, то тебе уже не к кому будет прийти, чтобы снять тяжкий груз со своей души?

— Я должна думать не о себе, а о Йене.

— До чего же ты, оказывается, глупая женщина. Ты столько лет приносила себя в жертву своему отцу только потому, что он имел отношение к факту твоего рождения. А теперь ты готова принести себя в жертву Йену. — Он помолчал немного и продолжил: — Только из-за того, что считаешь, будто недостаточно любишь его.

От неожиданности у Маргарет перехватило дыхание.

— Как ты смеешь? Я люблю его.

Картаук покачал головой.

— Любовь предполагает взаимность, а твой отец ничего не давал тебе взамен.

Маргарет, все еще не в силах прийти в себя, смотрела на него во все глаза.

— Но Йен…

— Ты любила Йена как друга детства. Со временем это могло перерасти в настоящее чувство. Но обстоятельства сложились так, что тебе пришлось взять над ним опеку. Сейчас он заменил тебе дитя. И ты ведешь себя с ним как с ребенком, который нуждается в твоей защите.

— Ты лжешь, — яростно возразила Маргарет, упрямо вскинув голову. — Я люблю его всем сердцем.

— Не всем. Поэтому чувство вины толкает тебя на очередной акт самопожертвования.

— Ты не имеешь права бросать мне такие обвинения, — прошептала она.

— Почему? — спросил Картаук. — Я давно понял, что, будучи честной с другими, ты никогда не бывала честной сама с собой.

— Тогда почему ты не говорил мне этого раньше?

— Ты необычная, ты удивительная женщина. И мне не хотелось причинять тебе боль. Смущать твой покой. Лишать тебя душевного равновесия. — Он твердо встретил ее взгляд. — Но если ты собираешься продолжать в том же духе, я просто обязан остановить тебя. Я не позволю тебе прятаться от самой себя. Я разрушу любую стену, которую ты попытаешься возвести вокруг себя. Ты должна посмотреть правде в глаза. Никакой уютной пещеры, где бы ты могла спрятаться, больше не останется.

Маргарет с большим трудом заставила себя улыбнуться.

— Жизни действительно нужно смотреть прямо в глаза. Я взрослая женщина и не собираюсь прятаться в пещере. Ты ошибаешься, считая, что я боюсь правды.

— И готова выслушать ее?

— Я не трусиха. — Маргарет шагнула к столу и провела пальцем по кромке фриза. — Но сначала ответь, что ты собираешься изобразить на этой штуковине?

Картаук ответил не сразу. И Маргарет, вопросительно вскинувшая глаза, увидела, что он с едва уловимой улыбкой наблюдает за ней.

— А ты никогда не задумывалась, почему столь непочтительно именуешь мои работы «штуковинами»?

Она удивленно посмотрела на него.

— Потому что на самом деле чрезвычайно высоко ценишь мои произведения. Возможно, выше, чем кто-либо из тех, кого я знаю.

— Что ты хочешь этим сказать? — не без опаски поинтересовалась Маргарет.

— Я видел, каким восторгом светятся твои глаза, когда ты любуешься восходом или заходом солнца, когда на твоем пути встречается нечто прекрасное, — негромко проговорил Картаук. — И такое выражение на твоем лице, когда ты смотришь на мои «штуковины».

Легкая тревога пробежала по лицу Маргарет. Она знала, со сколь проницательным человеком ей приходится иметь дело, и изо всех сил пыталась скрыть истинные чувства.

— Зачем же тогда я стала бы делать вид, что не восхищаюсь ими?

— Может быть, потому, что красота не только доставляет радость, но и умеет задевать за самые больные точки, способна ранить тонких и чувствительных людей. Ты осознавала, что открытое восхищение моими произведениями подтачивает основы столь почитаемого тобой чувства долга.

— Это не… — Маргарет не договорила, испытывая такое чувство беспомощности, которого она не переживала со времен раннего детства.

— Нет тихой гавани, — продолжал все так же негромко Картаук. — И не жди снисхождения.

— Я никогда и ничего не просила ни у кого, — отвела она глаза. — Но мне кажется, что на этом мы можем поставить точку. Надеюсь, ты мне выдашь один из твоих кожаных передников, чтобы я могла приступить к работе?

— Вне всякого сомнения. — Улыбка Картаука была несколько печальной, когда он потянулся к тому месту, где висели его кожаные фартуки. — Иначе ты перепачкаешься с ног до головы. Твоя порывистость и нетерпеливость мне хорошо известны.

Трубный рев… грохот… крики людей…

Джейн проснулась и резко села.

До нее снова донесся трубный рев, а затем раздался грохот.

Полог ее палатки откинулся.

— Быстрей! Колея… — торопливо проговорил Ли Сунг, сжимая в руках винтовку.

Джейн, не медля больше ни секунды, отбросила в сторону одеяло и сунула ноги в ботинки:

— Что случилось?

— Слон…

Джейн снова услышала дикий, гневный трубный рев, словно это кричал терзаемый мукой демон из преисподней.

— Но слоны никогда так не кричали! Что с ним случилось? — Она вскочила на ноги, выбралась из палатки и побежала следом за Ли Сунгом.

— Дилам говорит, что это скорее всего слон-отшельник.

Тут Джейн увидела и саму Дилам, которая бежала к ним навстречу с зажженным факелом в руке.

Вместе с толпой рабочих они двинулись в ту сторону, откуда доносился рев.

— Кто такие слоны-отшельники? — спросил Ли Сунг у Дилам, изо всех сил стараясь не отставать от нее.

— Это слоны, которых изгоняют из стада, — ответила Дилам на ходу. — Иной раз, когда на них нападает тоска, они становятся очень опасными и агрессивными.

Рев послышался уже совсем близко.

Но металлический скрежет, который раздался следом, испугал Джейн намного больше, чем яростный рев.

— Вы слышите! Он ломает колею!

Они выбежали из-за поворота дороги, и Джейн впервые увидела живого слона.

Это был огромный серый монстр с разорванным ухом. Схватив хоботом секцию с рельсами, он потянул ее и отбросил в сторону с такой легкостью, словно это была зубочистка. Шагнув вперед, он схватил следующую секцию. Послышался треск и хруст…