— Будет лишь один шанс что-то сделать. Мы движемся быстрее вас по крайней мере на десять узлов, и как только поравняемся, это будет тот самый момент.

— Понятно. У нас на борту есть рабочий вертолет «Би-О-сто пять», который мог бы доставить вам несколько снарядов кумулятивного действия, которые мы обычно используем для пробивания брешей в корпусах.

— При нашей скорости и при таком состоянии моря и ветра вы не сможете его посадить.

Молчание.

— Мы надеемся на «окно» в шторме.

— Маловероятно, но пусть «птичка» будет наготове, на всякий случай.

— Мы также подумали, что, проходя мимо вас, могли бы зацепить «Британию» нашей буксирной лебедкой и попытаться стащить с курса.

— Что за лебедка?

— Семидесятитонная электрогидравлическая буксирная лебедка с сорокамиллиметровым стальным тросом…

— Он лопнет как струна.

— Вероятно, да. Еще один вариант — сбросить буй и протянуть трос поперек вашего курса в надежде повредить винты.

— Ничего не выйдет. Никогда сорокамиллиметровый стальной трос не заблокирует винты мощностью двадцать один с половиной мегаватт. Разве вы не везете на борту спасательный катер?

— К сожалению, невозможно при таком шторме спустить два спасательных катера. И в любом случае мы никак не сможем стать с вами бок о бок, чтобы пойти на абордаж или произвести эвакуацию, потому что не можем поддерживать ту же скорость.

— Есть еще какие-нибудь идеи?

Пауза.

— Это все, что мы смогли придумать.

— Тогда придется следовать моему плану.

— Выкладывайте.

— Вы же ледокол, не так ли?

— Видите ли, «Гренфелл» — ледостойкое судно, но не ледокол. Нам иногда приходится вскрывать лед — в гаванях например, но…

— Этого достаточно. «Гренфелл», я хочу, чтобы вы проложили курс, который пройдет поперек носа нашего корабля, — с таким расчетом, чтобы его срезать.

Молчание, затем Ле Сёр услышал:

— Извините, «Британия», кажется, я вас не понял.

— Вы поняли меня правильно. Идея заключается в том, чтобы путем пробоя затопить передние отсеки — первый, второй и третий. Это погрузит нашу переднюю часть в воду в достаточной мере, чтобы приподнять винты и почти вынуть их из воды. «Британия» потеряет ход.

— Вы просите вас протаранить? Боже милостивый, это сумасшествие! Есть большой риск, что я потоплю собственное судно!

— Это единственный способ. Если вам двигаться не слишком быстро — скажем, от пяти до восьми узлов — и при этом держать курс в несколько румбов к нашему правому борту, а прямо перед самым столкновением резко дать одним винтом задний ход, одновременно задействовав носовые подруливающие устройства, вы сможете срезать нашу носовую часть своей усиленной стальной обшивкой, мгновенно высвободиться и мы сможем разойтись правыми бортами. Да, почти вплотную, но это может сработать. Конечно, в том случае, если у вас есть рулевой, способный справиться с задачей.

— Я должен посоветоваться с командованием.

— У нас пять минут до точки максимального сближения, «Гренфелл». Вам чертовски хорошо известно, что мы не получим «добро» вовремя. Послушайте, вопрос в том, хватит ли у вас на это духу.

На сей раз молчание длилось гораздо дольше.

— Хорошо, «Британия». Мы попытаемся.

Глаза Констанс распахнулись, а окружающий мир стремительно возвращался — корабль, качка, стук дождя в стекло, рев моря и стоны ветра.

Она уставилась на дгонгз. Тот лежал мягкой кучкой вокруг древнего клочка сморщенного шелка. Узел развязался — по-настоящему!

Грин ошеломленно посмотрела на Пендергаста. Голова ее спутника чуть приподнялась, и глаза вернулись к жизни — серебристые радужки поблескивали в пламени свечей. По лицу его расползлась странная улыбка.

— Ты оборвала медитацию, Констанс.

— Ты пытался… затащить меня, в огонь.

— Естественно.

Девушка почувствовала прилив отчаяния. Вместо того чтобы вытащить его из тьмы, она едва не оказалась втянута туда сама.

— Я стараюсь освободить тебя от прежних оков.

— Освободить меня, — горько повторила она.

— Да. Чтобы ты стала тем, чем сама желаешь стать: свободной от цепей сентиментальности, морали, принципов! благородства, добродетели и прочих ничтожных вещей, которые придуманы, с тем чтобы держать нас в цепях на галерах человечества, вместе с другими гребущими в никуда.

— Вот что сделал с тобой Агозиен, — с горечью проговорила Грин. — Сорвал все моральные и этические тормоза. Развязал и дал зеленую улицу самым темным и социопатическим желаниям. И то же самое он предлагает мне.

Пендергаст встал и протянул ей руку. Констанс ее не приняла.

— Ты развязал узел.

— Я до него не дотрагивался, — ответил Пендергаст негромким, но дрожащим от ликования голосом. — Абсолютно.

— Но тогда каким образом…

— Развязал силой мысли.

Она продолжала удивленно взирать на него.

— Это невозможно.

— Не только возможно, но и произошло, как видишь.

— Медитация не удалась. Ты остался таким же, как прежде.

— Медитация удалась, дорогая моя Констанс. Я изменился — и весьма. Благодаря твоей настойчивости я теперь в полной мере осознал власть, даваемую Агозиеном. Это власть чистой мысли, власть сознания над материей. Я получил доступ к необозримому, безграничному резервуару могущества, и то же самое можешь сделать ты. — В глазах его блестела страсть. — Это выдающаяся демонстрация возможностей Агозиен-мандалы, ее способности трансформировать человеческий ум и человеческую мысль в инструмент колоссальной силы.

Констанс смотрела на опекуна, не отводя глаз, и ужас, заползал в ее сердце.

— Ты хотела вернуть меня обратно, — продолжал он. — Ты хотела вернуть меня к старой, противоречивой, глупой, нелепой сущности. Но вместо этого перенесла вперед. Ты отворила мне дверь. И теперь, моя дорогая Констанс, твоя очередь освободиться. Помнишь наше маленькое соглашение?

Девушка не могла вымолвить ни слова.

— Вот видишь. Теперь твоя очередь взглянуть на Агозиен.

Но она все еще не могла решиться.

— Как хочешь. — Пендергаст встал и взялся за горловину холщового мешка. — Больше не стану о тебе заботиться и за тобой приглядывать. — Спецагент закинул мешок на плечо и двинулся к двери, не глядя на воспитанницу.

С удивлением и ужасом Грин поняла, что перестала для него что-то значить.

— Погоди.