Ну чо, внутрях легко спустились. Чича взял на закорки, внизу рыжему передал, а после отшельник сам потихоньку заковылял. Там от пожара или от времени этажи обвалились, не разобрать, где пол, где потолок. Дерево трухой рассыпалось, мы по колено в горячую золу провалились. У самого низа Иголка меня за рукав схватила.

Еще одно Поле. Почти не видно, пыль только тучами летает. Внутри Поля крючья валялись с веревками, дубина в зубьях… и две лужи булькались.

— Новые… — ахнул Голова. — Растворило их, ты глянь, совсем растворило!

— Не совсем, — гоготнул Чич. — Эти вроде мокриц, я видал и похуже.

— Храни нас Факел, — рыжий в десятый раз перекрестился. Надоел он мне маленько, прямо как берегиня старая, все молится да крестится.

Долго низами под крышей шли, потом враз посветлело, под горой наружу вылезли. Здоровая такая гора, неровная, вся в колючих кустах и колдобинах, я ее с Факела прежде не замечал. Видать, далеко отмахали, ага. Ясное дело, отшельник слабый, через колдобины пришлось его на карачках тащить. Я стал думать, что такой напарник мне в трубе под рекой вовсе ни к чему, вдруг там плыть придется? Мне одной Иголки хватает, да и Голова после болезни — не шибко ловкий, ага. Но я позабыл, что Чич может мысли угадывать. Чич долакал вторую бутылку своего жуткого питья, похихикал надо мной и сказал, чтоб я ему животинку какую подстрелил. А иначе его точно придется нести, потому что новая рука жутко много сил из тела высосала, ага. Ясное дело, нормальные животинки на Пепел не забредают, их с Пасеки не выманишь. Голова сказал — будем по пути охотиться, и загнал пулю в аркебузу. Ну чо, поржали мы с Иголкой маленько, думали — совсем рыжий спятил. Но на то он и самый умный механик, мой друг, он вечно чо-то хитрое сочинит.

Ох, в какие места гадкие забрались! Вроде тихо вокруг, а все время башкой повертеть хочется, будто следит кто. А если ухи навострить, так вроде шепчет. Шепчет — и все тут, как я из уха дрянь такую вытрясу? Может, от гнуса шепот? Летала вокруг всякая зараза, норовила под рукава забраться.

— Гляди, — я показал Чичу человечьи следы или здорово похожие на человечьи, — вроде бы хомо, на ногах опорки. Тут они шли в гору, потом передумали. Мы сейчас идем прямо за ними. Я бы не стал их догонять, их больше десятка.

— Они уже мертвые, — хмыкнул Чич.

Холмы мусорные еще круче торчали, прям целые горы, ешкин медь. Дымили не на шутку, но поверх горелого слоя жирно зелень разрослась, кусты всякие. Голова сказал — тут мусор полезный скидывали, почва из него удобренная вышла, что ли. А еще он нашел тропку узкую, вроде как звериную. Это он верно угадал, что не человечью. И решил, что изловит дичь.

— Из нас кто охотник? — спросил я. — Ты, дурень, поперек ихней тропы уже так натоптал, что ни один зверь сюда не вернется.

Голова полез к ближним палкам борщевика. Отнял у меня кусок мяса, хлебца тоже, раскрошил, листиками закидал, петлю настроил…

Едва стаю скорлопендр не поймал. Точнее сказать — едва они нас не поймали. Это хорошо, что я заранее с огнеметом рыжего прикрывал. Шустрые они, гады! Я заметил стаю, уже когда метров пять до них осталось. Штук семь было, ползли сквозь траву жесткую, лапами перебирали. Мы одну после разглядели, не до конца прогорела, сволочь такая. Голова умную рожу состроил, сказал, что твари умные шибко стали, ага.

Кусты тоже славно разгорелись, скоро вся гора запылала. Незаметно мы пробирались, нечего сказать. Мне ротный бы за такую ловкость уже башку бы в плечи забил, с десятников бы снял и отправил бы картоху чистить. Чич стал ругаться, что в обход идти придется дальше и чтоб мы кусты хоть жопами, но тушили. Голова обиделся, стал бурчать, что ради колдуна полбаллона бензина спалили и кровь ему свежую, как прислужники, ищем, а он нас чуть, ешкин медь, не угробил. Иголка стала ругаться, чтобы мы все заткнулись, не то вообще никуда не пойдет. Ну чо, права она. Ежели стемнеет, храни нас Факел, так никакой огнемет на Пепле не поможет. Подползет зараза какая неслышно-невидимо, заглотит и стручок сухой не оставит!

— А тебя никто и не звал, — забурчал на Иголку рыжий. — Славка, я тебе говорил — не брать женский пол в опасную разведку!

Иголка хотела разозлиться, да вовремя вспомнила, кто тут главный.

— Я, пока не пожру, идти не смогу, — добавил радости Чич.

— Не галдите, — сказал я, для верности поднял обоих и в воздухе маленько потряс. Рыжего и женщину мою, ага. Все же колдуна некультурно за шкирку трясти, старый и вроде как главный. Но сделать он мне ничего сейчас не мог, силы колдовские в нем иссякли. Видать, рука новая болела жутко, зубами Чич скрипел и потел сильно.

Я решил вот чо. Если живые выберемся, непременно рыжему нос в щеки вобью. И не от злобности, а так, чтобы сифоний мне не устраивал. Чем сильнее ему Иголка нравилась, тем сильнее он ее шпынял. Ясное дело, не мог же он к ней при живом муже просвататься. Хотя Иголка мне уже снова сказала, что, мол, взамуж за меня не пойдет, но я ей сильно не верил. Такая уж она горячая, что ли… лисичка моя.

И тут, пока мы сдуру ругались, из кустов выскочили аж три диких порося. Тощие такие, что с горбами казались. Видать, огонь их спугнул, заметались, запутались. Одного я насквость мечом проткнул, ух как он визжал да ножками дрыгал! Второго Голова болтом уложил, стреляет мой друг здорово. Взяли мы двух поросей, кушать их сразу расхотелось. Помяла поросей житуха, здорово помяла. Такое ежели у наших маток на ферме рождается, даже пасечников не зовут, весь помет — в яму. И есть мутиков никто не станет, даже собаки.

— Сойдет тебе такое? — отвернув харю, спросил Голова.

— Э, красавчик, больно нежный? — заржал Чич. Точнее — хотел заржать, да заквохтал, как курица, от боли ему харю прямо скручивало.

Ясное дело, мы люди телигентовые, отошли, отвернулись. Голова стал шепотом с Иголкой ругаться, а я глядел, как горит кустарник и дрожит небо над Пеплом. С этой стороны фабрики я заходил лишь раз, очень давно. Федор Большой людей все же берег, не посылал в самые гадкие места. Железяк в золе здесь порядочно сохранилось, моторов всяких, гаек можно было набрать, но не остаться бы после без кожи…

Отшельник как брюхо набил, аж красный весь стал, жар у него начался. Рука вполовину окрепла, но там, где пальцы, — еще тонкая оставалась, дергалась, прямо дымилась вся.

Ну чо, тащили мы Чича, он дорогу показывал. Иголка потом сказала, что в жизни бы сюда путь не нашла. Дык ясное дело, какой дурак бы в такую кашу влез. С горки спустились, там асфальт, час потом на крыше котельной сидели, ждали, пока Поле уползет. Хотя, может, и не котельная вовсе, но там две трубы когда-то торчали. Поле казалось безобидным. Вроде как тихая бледная тучка паслась себе среди гнойничков, но Иголка сказала, что как раз эта — из самых опасных. Потом дрянь уползла, мы по грудам камней потопали, ага, рвануло тут когда-то тоже сильно. Не понять было, чо за здания стояли, сколько этажей, и чо тут люди делали. Земля стала качаться, как каша, кое-где огонь наружу лез, маленько я даже заробел. Не то чтоб сильно напужался, но так себе, ешкин медь, средне. Особенно как в развалинах горелых людишек увидал. Я Иголке моей нарочно глазья загородил, чтоб такое не разглядывала. Там толпа целая задохлась, чужаки. Видать, ихние следы мы находили. От чужаков мало что симпатичного осталось. Люди сидели и лежали вокруг костров, и коники с ними сдохли. Никто ихних вещей не забрал, и пушки даже не тронули. Жутко, ага, будто кто их разом заколдовал. Птицы всем глазья выклевали, а мясо тоже не тронули. Невкусные чужаки, чо-ли. Голова рыпнулся поближе поглядеть, я его взад оттащил.