сил было логически правильно, но тем самым совершенно недостижимо. Логика, вообще редко отражающаяся в людских поступках и отношениях, казалось, совершенно перестала в ту пору руководить людьми в принимаемых ими решениях.

Руководящим началом для главарей белого движения стали более чем когда-либо овладевшие ими разнообразные страсти, партийные домогательства и личные вожделения.

Соревнование между возглавлениями трех зародышей восстановленной русской государственности, соревнование, основанное и на личных соображениях, и на разности политических устремлений, не сулило каких-либо реальных результатов инициативе группы лиц, не обладающих какой-либо силой и представляющих не столько обломки, сколько тени прошлого.

Сознавая все это, я тем не менее согласился поехать совместно с Шебеко в Екатеринодар и Новочеркасск, но цель, которую я имел в виду, была иная. До Киева дошли определенные сведения, что Добровольческая армия относится с величайшей враждебностью ко всем чинам красной армии и к тем, которые когда-либо в ней числились, даже независимо от того, принимали ли они участие в борьбе с белыми, словом, даже к тем, которые правдами или неправдами от нее вырвались и стремились в Добровольческую армию, как в родную среду. Лиц этих предавали суду и подчас выносили по отношению к ним суровые приговоры.

Между тем мне, быть может, ближе, чем кому-либо, были известны те условия, при которых многие военные вступили в красную армию, вступили нередко против своего желания, побуждаемые к тому Правым центром и даже генералом Брусиловым, в лояльности которого в те времена ни у кого не возникало ни малейших сомнений, основываясь на надежде взорвать большевиков изнутри, создав собственную силу в самом их вооруженном стане.

Известно было мне и то, что многие офицеры, вступив в красную армию и ее штабы, при условии, однако, что их не заставят участвовать в Гражданской войне, крайне тяготились своим положением, так как вскоре убедились, что, оставаясь в рядах красной армии, никаких благих результатов для русского дела достигнуть невозможно, а не быть втянутым в Гражданскую войну немыслимо.

Если тем не менее верное родине офицерство продолжало в течение некоторого времени оставаться в красной армии, то опять-таки по мною же передаваемым уговорам Правого центра, продолжавшего надеяться приблизительно до середины августа свергнуть большевиков в Москве при помощи военных элементов.

Внедрению в красную армию и ее штабы контрреволюционного офицерства Правый центр придавал особое значение.

Так как я был единственным посредником между правым центром и наиболее видными и влиятельными представителями офицерства, вступившего в красную армию с целью борьбы с большевизмом, то я и считал своим долгом высказать все это лично командованию Добровольческой армии, переименовав тех лиц, с которыми я был в связи. Лица эти, попав в Добровольческую армию, могли уже в свою очередь назвать других офицеров, вступивших в красную армию по тем же побуждениям, имена коих мне не были известны.

Имея в виду эту вполне конкретную и легко осуществимую цель, я и решил пуститься в не столько дальний, сколь долгий путь.

Оказалось, однако, что Россия не только разгромлена, но вдобавок еще разделена и разграничена внутренними барьерами. Для проезда в Екатеринодар нужно было проехать царство Донское, не впускавшее в свои пределы без соответственного пропуска. В Киеве, оказалось, имеется специальный донской походный атаман Зимовой станицы – Черячукин[172], от которого выдача подобных пропусков зависела. Скрепя сердце, пришлось отправиться к сему атаману, который за некоторую, правда скромную, плату в пользу Всевеликого нас с Шебеко нулевыми пропусками и вооружил.

Наступил, наконец, и день отъезда. Это было 28 октября (12 ноября). На Киевском вокзале, поражавшем своей примитивностью и безобразием – старый, промозглый, деревянный барак с ничем не прикрытыми многочисленными путями, – сгрудилась огромная толпа. Вповалку лежали многие сотни людей, сплошь заняв все платформы, разделявшие отдельные пути. Однако в вагонах относительный порядок и даже сносное освещение. Поезда идут по расписанию и без особого опоздания, но пересадок на пути множество. В Екатеринославе продолжительная остановка в несколько часов.

Идем в город, производящий впечатление гнетущее. Еще недавно это был богатый, красивый и оживленный южный уголок. Городской сад, бывало, переполненный публикой, заполнявшей его многочисленные рестораны, заброшен и пуст. На улицах какие-то серые типы: не то завтрашние грабители, не то опасающиеся быть завтра ограбленными. Магазины достаточно пусты, и лишь съестные припасы все еще в изобилии, в особенности на наш взгляд, не забывший еще советской нищеты.

Едем дальше, но чем дальше, тем тише и все с более продолжительными остановками. На границе Всевеликого – какая-то незначительная станция, превратившаяся в пограничную, – проводим долгие часы и, наконец, на третий день утром достигаем Ростова. Отсюда поезд уходит в Екатеринодар лишь вечером, а потому едем в город.

Богатый торговый приморский город уже испытал множество злоключений и носит их ясные следы. Однако гостиницы переполнены, и нам лишь с трудом удается заполучить номер, почти лишенный меблировки в, вероятно, еще недавно, судя по размерам, первоклассной гостинице, ныне грязной и запущенной. Старые многолетние привычки к чистоте и роскоши еще не изжиты, и вся обстановка режет глаз и действует на нервы.

Весь город имеет какой-то не только непривлекательный, но и сонный, мертвенный вид. На всем лежит печать уныния и заброшенности. Жизнь очевидно замерла, и темп ее совершенно не соответствует широким улицам и окаймляющим их многоэтажным домам. Без сожаления покидаем к вечеру город и заблаговременно забираемся на вокзал – не в пример Киевскому огромный и роскошный. Здесь жизнь кипит вовсю. Пассажирская толпа производит впечатление людей, спасающихся от землетрясения. Большинство, очевидно, люди, сорванные с многолетних якорей и направляющиеся куда глаза глядят, без определенного назначения и цели: то спугнутые с насиженных мест беженцы из коммунистического рая.

* * *

В назначенный час мы были вновь во дворце у атамана, который нас принял если не холодно, то сдержанно. Лично мы с ним до тех пор не были знакомы, и сдержанность его была вполне понятна.

Ознакомившись с целью нашего посещения и молча, но внимательно выслушав высказанные нами соображения, он весьма немногословно сказал, что вполне признает необходимость тесного единения между тремя создавшимися на юге России государственными новообразованиями и с своей стороны давно к этому стремится. Упомянул он про сыплющиеся на него нападки за его сношения с германцами, что не мешает, подчеркнул он, Добровольческой армии принимать от него оружие и боевые припасы, которые он получает от тех же немцев.

«Мне предоставляют, – сказал Краснов, – мыть это оружие в водах тихого Дона и затем настойчиво требуют его чуть что не целостной передачи в распоряжение Добровольческой армии, не переставая при этом меня же