– Я хочу сказать только одно, – продолжала Ширин, – сегодня у молодых мусульман гораздо больше проблем, чем у буддийских монахов или мормонских священников. Ну согласись, что это так!

– Нет, не соглашусь, – отрезала Мона. – Пока ты не избавишься от предубеждений против моей религии, никакого согласия между нами быть не может.

– Опять двадцать пять! – Ширин уже почти кричала. – Как только я открываю рот и говорю то, что накипело, ты сразу обижаешься! Объяснит мне кто-нибудь, почему молодые мусульмане так легко обижаются?

– Возможно, потому, что их постоянно оскорбляют, – парировала Мона. – Каждый день мне приходится защищаться, хотя я ничего плохого не сделала. Я вынуждена доказывать, что не являюсь потенциальной террористкой-смертницей. Я все время ощущаю вокруг скрытую враждебность. Знала бы ты, как утомительно это вечное одиночество!

Словно в ответ, тучи, которые весь день обещали пролиться дождем, наконец прохудились и хлынул ливень, стуча крупными каплями по окнам. Пери представила, как разливается протекающая рядом Темза, пытаясь выйти из берегов.

– О каком одиночестве ты говоришь! – возмутилась Ширин. – Не смеши меня! Да с тобой миллионы. Правительства. Священнослужители. Средства массовой информации. Поп-культура. К тому же ты уверена, что на твоей стороне Бог, а это что-нибудь да значит. Неужели тебе мало? А знаешь, кто действительно одинок в мусульманской среде? Атеисты. Езиды. Гомосексуалисты. Наркоманы. Защитники окружающей среды. Добросовестные уклонисты. Если не попадаешь ни в одну из этих категорий, так и не жалуйся на свое одиночество.

– Как ты можешь так говорить! – дрожащим голосом ответила Мона. – Знала бы ты, сколько раз меня высмеивали, обзывали, выталкивали из автобуса, говорили гадости за моей спиной, будто я глухая! Ты и представить себе не можешь, сколько унижений я испытала! И все из-за хиджаба. Из-за маленького куска ткани.

– Тогда почему ты его носишь?

– Потому что это мой выбор, ясно тебе? Мой, как личности. Я ведь не учу тебя, как одеваться, почему же ты меня учишь? И кто из нас после этого либерал?

– Чертовы недоучки! – воскликнула Ширин. – Сначала одна, потом десять, потом миллионы. Не успеешь оглянуться, как уже не страна, а какая-то хиджабская республика! Вот почему мы уехали из Ирана. Из-за твоего маленького куска ткани мы теперь изгнанники.

С каждой минутой Пери все больше мрачнела, не отрывая взгляда от деревянного стола с обколотым краем. И почему на любой гладкой поверхности она всегда замечала изъяны и неровности?

– А ты что думаешь, Пери? – вдруг спросила Ширин.

– Да, скажи, кто из нас прав? – подхватила Мона.

Пери нервно поежилась под их пристальными взглядами. Она смотрела то на одну, то на другую, мучительно подыскивая слова. Правы обе, наконец сказала она. Ширин права по-своему, Мона – по-своему. Например, она согласна с Ширин в том, что в замкнутой мусульманской культуре к любым меньшинствам, религиозным и сексуальным, действительно относятся с предубеждением и враждебностью. С другой стороны, она понимает, что в западном обществе женщинам, решившим носить хиджаб, приходится нелегко. Что касается ее позиции, то все зависит от ситуации. В любом случае она всегда будет на стороне ущемленных и бесправных, потому что именно они нуждаются в поддержке. Иначе говоря, она ни за кого конкретно. Только за более слабых.

– Слишком абстрактно! – заявила Ширин, барабаня пальцами по столу.

По лицу Моны было видно, что на этот раз она согласна с Ширин. Уклончивый ответ Пери не удовлетворил никого.

– Позволь мне кое-что прояснить, – сказала Мона, вновь поворачиваясь к Ширин. – Я не против атеистов. Или геев. Или трансвеститов. Это их жизнь. Но я против исламофобов. Если ты и дальше собираешься говорить как какой-нибудь воинствующий неокон[24], мне лучше отсюда сразу съехать.

– Это я неокон? – Ширин с такой силой поставила свой бокал, что вино расплескалось по столу. – Хочешь съехать? Твое дело! Только знай: это проще всего. Гораздо сложнее просечь, что говорит другой человек.

Просечь, подумала Пери. Надо будет запомнить это слово.

– Согласна, – буркнула Мона.

– Вот и отлично, – кивнула Ширин. – Сейчас мы составим Манифест Мусульманских Женщин, сокращенно: ММЖ. Перечислим там все, что вызывает у нас неприятие. Фанатизм, сексизм.

– Исламофобия, – добавила Мона.

– Я правда думаю, что пора готовить ужин, – сказала Пери.

Все трое рассмеялись. Несколько мгновений казалось, что тучи развеялись и напряжение спало. Дождь за окном прекратился, уже сгустились сумерки; на ночном небе мерцала луна, как жемчужный талисман на груди черной красавицы. За Порт-Мэдоу Темза несла свои бурные воды, рассекая мрак ночи извилистой серебристой лентой.

– Ты только подумай, – произнесла Мона с тяжким вздохом, словно собиралась поделиться откровением, пришедшим к ней после долгих размышлений. – Тебе уже по рождению была дарована замечательная религия, и наш великий Пророк мог стать твоим наставником. А ты, вместо того чтобы благословлять судьбу и пытаться стать лучше, только жалуешься.

– Кстати, о Пророке, – вставила Ширин. – Я тут недавно выяснила, что он…

– Даже не начинай! – перебила Мона, и ее голос в первый раз дрогнул. – Можешь наезжать на меня, пожалуйста. Но я не позволю оскорблять Пророка всяким невеждам, которые ничего о нем не знают. Критикуйте ислам, если вам хочется, но Пророка оставьте в покое!

Ширин возмущенно фыркнула:

– Не понимаю, почему кто-то должен быть недосягаем для критического анализа! Не забывай, мы студенты университета!

– Потому что ты называешь критическим анализом идиотские выдумки, – отчеканила Мона. – Потому что ты пристрастна, а твои знания сомнительны. Нельзя судить о седьмом веке через призму двадцать первого!

– Можно, если седьмой век пытается управлять двадцать первым!

– Мне тебя жаль, – вздохнула Мона. – Мы обе мусульманки, но я этим горжусь, а ты ненавидишь себя за это.

– Знакомая песня. – Ширин сморщилась, словно глотнув уксуса. – Никогда не понимала людей, которые гордятся тем, что они американцы, арабы или русские, христиане, иудеи или мусульмане! Как я могу гордиться принадлежностью к религии или нации, которую не выбирала? Это все равно что я буду гордиться ростом пять футов девять дюймов. Или своим горбатым носом. Моей заслуги тут нет, это все генетика!

– Однако своим атеизмом ты явно гордишься, – заметила Мона.

– Ну, раньше я действительно была воинствующей атеисткой… Теперь уже нет, спасибо профессору Азуру, – добавила Ширин, слегка наигранно поклонившись. – Но я свой скептицизм выстрадала. Я вложила в него не только разум и душу, но и немало мужества. Я освободилась от толп и конгрегаций! И далось мне это очень нелегко, уж поверь. Так что да – я горжусь своим путем.