Замзаме он сказал так:

– Думаю, я становлюсь слишком стар для работы с деньгами. Наверное, мне следует подготовить преемника.

Замзама выдержал паузу длиной в полную минуту. “Киплинг” стоял на якоре, главный парус был спущен и свернут, яхта слегка покачивалась на воде. Солнце зашло, и огни бухты Бэк-Бей горели у них над головой, дивной красоты арка, Нерон не уставал ею любоваться. И тут босс мафии заговорил:

– Любишь ли классическую американскую группу рок-н-ролла “Иглз”? – спросил он. – Гленн Фрай, Дон Хенли и так далее и так далее? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – “Добро пожаловать в отель «Калифорния»”.

После такой преамбулы Дон принялся, к изумлению Нерона, петь – громко, немелодично, и сама эта манера пения внушала страх:

“Можешь выписаться в любую минуту, но никогда не сможешь уйти”.

Так началась великая тьма, повествовал Нерон во тьме своего кабинета в Золотом доме. После этого разговора я оказался в аду. Вернее, я давно уже был в аду, но тут‑то я почувствовал, как огонь лижет мне пятки.

И знаешь, что еще глупо – насчет этой песни про отель? Это ведь даже не было правдой. Потому что уйти – как, когда, где, – для него это было тоже главной задачей, не только для меня.

– Тебя шокирует мой рассказ, – заметил он. – Я тебя ужасаю, а ты ведь еще не слышала худшее. Ты напугана тем, что я успел рассказать, и на уме у тебя вертится один только вопрос. Ты любила мое дитя. Мое несчастное смятенное дитя. Ты любила моего ребенка, и ты спрашиваешь, без слов спрашиваешь, я вижу в твоих глазах в темноте этот вопрос: много ли знали мои дети.

Что касается твоего возлюбленного, он не причастен ко всему, о чем я до сих пор рассказывал. Он тогда вовсе не родился или был малышом. Что же до старших, они росли в определенном социальном слое, в сословии большого бизнеса в большом городе, и знали, как это работает. Не подмажешь – не поедешь. Они знали о моем Доне Корлеоне, да. Но его все любили, и для них это была норма, как и для всех прочих. И мир кино они тоже любили. В доме бывали кинозвезды. Они запросто общались с женщинами из топ-списка. Словно бы проникали по ту сторону экрана. Это было приятно, и если у нас бывали также и доны, это было вполне приемлемо и никого не волновало. Во времена Султана Амира никто за это не осуждал. Но когда власть перешла к Аланкару, я стал скрывать от детей свое участие. Чем меньше они знали, тем лучше для всех. Это был совсем другой тип человека, и я держал семью от него подальше. Мой бизнес – это мой бизнес. Признаю, есть за что меня критиковать, и я не стану оправдывать или отстаивать свой выбор и свои поступки, я лишь излагаю все как есть. Твой мальчик был семилетним в 1993 году, а в 2008‑м, когда мы переехали в Нью-Йорк, ему исполнилось двадцать два. И из всех троих он был наиболее поглощен самим собой. Его война разгоралась внутри, теперь я это ясно вижу. Его пушки целились в него самого с тех самых пор – и до тех пор, пока не. Пока не. Так что скрывать от него было просто. И вряд ли он знал то, что я считал нужным скрывать. Также и мой старший мальчик, мой поврежденный мальчик, они его звали Харпо, город бывал порой жесток, да – для него тоже главный вопрос его жизни таился у него в голове, и на этот вопрос не было ответа. От него я тоже могу отвести обвинение. Остается лишь Апу. Он тогда звался Граучо. Апу – честно говоря, думаю, он знал. Он знал, но не хотел знать, и отсюда наркотики и алкоголь, чтобы оглушить себя, и ослепить, и довести до беспамятства. Я никогда не обсуждал с ним темную сторону. И он никогда не задавал вопросов. “Если бы мой отец был дантистом, – сказал он мне как‑то раз, – хотел бы я знать, сколько он очистил нынче зубных каналов и сколько поставил пломб и кому? Вот и о тебе я думаю в таком же ключе. На работе можешь быть дантистом, но дома ты отец. Вот что требуется от тебя твоей семье: не пломбы, но отцовская любовь”.

Я очень мало ему рассказывал. Лишь внешние детали, то, что известно всем. Взяточничество, коррупция. Мелочи. Но, думаю, о крупном он догадался сам. Думаю, отсюда его распущенность, пьянство, наркотики, женщины.

Там, дома, он еще не был художником. Он уже подражал образу жизни художников, но трудовой этики не имел. Богемствовал – но в Богемии издавна изготовляли красивое стекло, а он мало что делал, занимался только любовью, да и то, позволь мне об этом упомянуть, хоть ты и сочтешь это вульгарным, уж прости, наркотики не делают мужчину лучше как любовника – разве что в его собственном воображении. Так что, возможно, и в этой сфере он был не слишком эффективен. В Америке он исправился. (Щелкает пальцами). Раз – всё. Это на меня произвело впечатление, он сделался новым человеком, и тут все у него стало складываться. Его талант проявился, это каждый мог заметить. Я и сам впервые это заметил. Никогда раньше не догадывался, как велик его талант.

Они все трое обладали такой способностью: закрыть книгу прошлого и жить настоящим. Счастливый дар. Я‑то закрываю книгу настоящего и по большей части живу в прошлом.

Но оставалось еще кое‑что: гул в ушах Апу, голоса, иногда видения. Он долго принимал галлюциногены. Можешь на это возразить, если вы теперь так к этому относитесь, что подобные средства делали его более чувствительным к тому, что незримо указывали пути воображаемого мира, открывали – как там? – врата восприятия. Или можешь назвать все это чушью собачьей. Можешь сказать, что у него был поврежден мозг, нарушена самая сердцевина. Три сына – и все трое с поврежденным мозгом, с разрушенной сердцевиной! Злосчастная судьба для любого отца. Несправедливая. Тем не менее это моя судьба. Апу имел видения, слышал голоса. Он тоже был безумен.

Так что я думаю, он знал, чем я занимаюсь, но сговорился с самим собой – не знать.

Вот почему он поехал обратно вместе со своей женщиной, заранее это не обдумав. Поехал домой и погиб. Думаю, перед смертью он понял, что его убило и почему. Он, наверное, знал, что это – последствие моих поступков. Это я и сам понимаю. Мне послали известие, и я его получил. Тьма сгущается. Конца ждать уже недолго. Вот почему я заговорил сегодня. Чтобы все было рассказано.

О двух событиях нужно рассказать, а между ними прошло пятнадцать лет. 1993‑й – и 2008‑й. Запомните даты.

В декабре 1992 года Нерон вновь явился на “Киплинг” к Замзаме Аланкару. Только что мечеть, построенная первым могольским императором Бабаром на севере, в Айодхе, была уничтожена индуистскими активистами, которые утверждали, что мечеть стоит на мифологическом месте рождения господа Рамы, седьмой аватары (инкарнации) Вишну. В Мумбаи начались волнения. Сначала восстали мусульмане, затем их ответно атаковали приверженцы индуистского экстремиста Шивы Сены, а полиция, рассказывал Замзама, открыто держала одну сторону – за Сену и “против нас”. Волнения постепенно затихали, зато ярость Замзамы истекала вулканической лавой и не ведала границ.

Это последняя соломинка, прокричал он Нерону. Последняя соломинка сломала спину верблюду, и теперь верблюда надо пристрелить.

Вмешиваться в подобные дела неразумно. Следует сосредоточиться на том, в чем мы сильны. Бизнес – вот что хорошо.