В студенческие годы Крис одно время был моим соседом по комнате. Как-то ночью мы пошли в местный бар. После этого отправились домой. Он стал сшибать зеркала бокового вида с припаркованных машин, одно за другим. Я сказал: «Прекрати, Крис. Что хорошего в том, чтобы сделать владельцев этих машин несчастными?» Он сказал, что все они — часть неистовой человеческой активности, которая все разрушает, и что они заслужили то, что получили. Я ответил, что месть людям, которые просто живут нормальной жизнью, ничего не исправит.

Годы спустя, когда я учился в аспирантуре в Монреале, Крис появился снова — вроде как с визитом. Он был бесцельным и потерянным. Спросил, могу ли я помочь. Все кончилось тем, что он ко мне переехал. Я уже был женат, жил со своей женой Тэмми и нашей годовалой дочкой Микейлой. Крис тоже дружил с Тэмми, пока мы жили в Фэрвью, и даже надеялся на нечто большее, чем просто дружба. Это дополнительно усложнило ситуацию, но не так, как вы можете подумать. Крис начал с ненависти к мужчинам, а закончил ненавистью к женщинам. Он хотел их, но отказался от образования, карьеры и желаний. Он много курил и был безработным. Неудивительно, что он не особо интересовал женщин. Это его ожесточило. Я пытался убедить его, что путь, который он выбрал, приведет к еще большему разрушению. Ему надо было развить в себе немного смирения. Ему нужна была жизнь.

Как-то вечером пришел черед Криса готовить ужин. Когда моя жена вернулась домой, квартира была наполнена дымом. Гамбургеры яростно горели на сковороде. Крис стоял на четвереньках, пытаясь починить что-то, что вышло из строя и отвалилось к ножкам плиты. Моя жена знала его трюки. Она знала, что он спалил ужин не просто так. Он мстил за то, что должен был его готовить. Он мстил за женскую роль (несмотря на то что обязанности по хозяйству были распределены разумно и он отлично это знал). Он чинил плиту, чтобы обеспечить правдоподобное, даже похвальное объяснение тому, что спалил еду. Когда Тэмми указала на то, что он делал, он разыграл жертву, но был глубоко и опасно разозлен. Часть его, причем не лучшая часть, была убеждена, что он лучше всех. То, что Тэмми видела его уловки насквозь, болезненно задевало его гордость. Ситуация вышла некрасивая.

На следующий день мы с Тэмми пошли прогуляться в местный парк. Нам надо было убраться из квартиры, пусть даже на улице минус 35 градусов — жестокий мороз, влажный и туманный. Было ветрено. Гулять было опасно для жизни. «Жить с Крисом — это чересчур», — сказала Тэмми. Мы вошли в парк. Деревья топорщили голые ветки, как будто протыкая серое отсыревшее небо. Черная белка с лысым от чесотки хвостом схватилась за лишенную листьев ветку. Она яростно дрожала, изо всех сил пытаясь противостоять ветру. Что она делала там на таком морозе? Белки впадают в частичную спячку — зимой они выходят, только когда тепло. Потом мы увидели еще белку, и еще, и еще, и еще, и еще. Белки были в парке повсюду, у всех почти не было волос — ни на хвосте, ни на теле, всех их сдувало ветром с ветвей, все они дрожали и замерзали от смертельного холода. Больше никакой живности нам не попадалось. Это было невозможно. Это было необъяснимо. Но это было то, что нужно. Мы оказались на сцене в разгар абсурдистской пьесы. Она была срежиссирована Богом. Вскоре Тэмми вместе с нашей дочерью уехала на несколько дней.

В тот же год незадолго до Рождества мой младший брат со своей новой женой приехали к нам в гости из Западной Канады. Мой брат тоже знал Криса. Они все надели зимнюю одежду и приготовились пойти погулять в центр Монреаля. Крис надел длинное темное зимнее пальто. Он сдвинул черную вязаную шапочку далеко на затылок. Его пальто было черным, черными были и его штаны, и ботинки. Он был очень высоким, тонким и немного сутулым. «Крис, — пошутил я. — Ты похож на серийного убийцу». Ха, черт подери, ха! Когда эта троица вернулась с прогулки, Крис был не в своей тарелке. На его территорию вторглись чужаки — еще одна счастливая пара. Соль на его раны.

Мы довольно приятно поужинали, поговорили и закончили вечер. Но я не мог уснуть. Что-то было не так. Это витало в воздухе. В четыре утра я понял, что с меня хватит. Выбрался из кровати, тихонько постучал в дверь Криса и, не дожидаясь ответа, вошел к нему в комнату. Он не спал и, лежа на кровати, таращился в потолок. Я знал, что так и будет. Я присел возле него. Я очень хорошо его знал. Своими разговорами я отвлек его от убийственной ярости. Потом я вернулся в постель и уснул.

На следующее утро брат растолкал меня — он хотел со мной поговорить. Мы сели. Он сказал: «Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? Я совсем не мог спать. Что-то не так?» Я сказал брату, что у Криса не все хорошо. Я не сказал брату, что ему повезло остаться в живых, что нам всем повезло. Дух Каина посетил наш

дом, но мы остались невредимыми. Может быть, я учуял перемены по тому, как пахло той ночью, когда смерть витала в воздухе. Крис источал очень горький запах. Он часто принимал душ, но полотенца и простыни впитывали запах, невозможно было их отстирать. Это был продукт души и тела, которые не могли взаимодействовать гармонично. Социальная работница, с которой я был знаком и которая также была знакома с Крисом, сказала, что знает этот запах. Все на ее работе его знали, хоть и говорили об этом вполголоса. Они называли это запахом безработных.

Вскоре после этого я закончил свои научные исследования. Мы с Тэмми переехали из Монреаля в Бостон. У нас родился второй ребенок. Время от времени мы говорили с Крисом по телефону. Однажды он приехал в гости. Все прошло хорошо. Он нашел работу в автомастерской. Он старался улучшить свое положение. В той точке с ним все было в порядке. Но продлилось это недолго. Я больше не встречал его в Бостоне. Почти десять лет спустя, за одну ночь до его сорокового дня рождения, это случилось — он снова позвонил мне. К тому моменту я перевез семью в Торонто. У него были кое-какие новости. Рассказ, который он написал, должны были издать в сборнике, составленном маленьким, но самым настоящим издательством. Он хотел мне об этом рассказать. Он писал хорошие короткие рассказы. Я их все читал. Мы их подробно обсудили. Кроме того, он был хорошим фотографом. У него были интересные творческие взгляды.

На следующий день Крис направил свой старый пикап — все то же изношенное чудовище из Фэрвью — в кусты. Он перетащил шланг от выхлопной трубы в водительскую кабину. Так и вижу его там, глядящего через растрескавшееся лобовое стекло, курящего, ждущего. Его тело нашли несколько недель спустя. Я позвонил его отцу. «Мой красивый мальчик», — всхлипнул он.

Недавно меня пригласили на конференцию TEDx в соседний университет. Передо мной выступал другой профессор. Его пригласили выступить из-за его работы — воистину захватывающей технической работы, связанной с умными вычислительными поверхностями (вроде компьютерных тачскринов, только их можно размещать где угодно). Вместо этого он говорил о смертельной угрозе, которой люди подвергли планету. Как Крис и как слишком многие другие люди, он сделался антигуманным до глубины души. Он не так далеко зашел, как мой друг, но их обоих захватил один и тот же страшный дух. Профессор стоял возле экрана, на котором демонстрировалась бесконечная блочная китайская хайтек-фабрика. Сотни рабочих в белых одеяниях, похожие на стерильных, бесчеловечных роботов, стояли за своими сборочными линиями, беззвучно втыкая деталь А в паз Б. Профессор сказал аудитории, состоявшей из ярких молодых людей, что они с женой решили ограничить количество своих детей до одного. Он сказал, что все должны об этом подумать, если хотят считать себя этичными людьми. Я чувствовал, что это решение было правильным, но только в его конкретном случае, и что для него, возможно, менее одного ребенка было бы еще лучше. Многочисленные китайские студенты, присутствовавшие в зале, флегматично слушали его наставления. Вероятно, они думали о том, как их родители вырывались из ужасов культурной революции Мао с его политикой одного ребенка. Или о заметном улучшении стандартов жизни и о свободе, и о том, что все это обеспечили те же самые фабрики. Когда настал черед вопросов, некоторые из студентов сказали это вслух. Пересмотрел бы профессор свое мнение, если бы знал, куда ведут такие идеи? Мне бы хотелось сказать «да», но я в это не верю. Я думаю, он мог бы знать, но отказался от этого знания. Возможно, даже хуже: он знал, но это его не волновало, или знал, но все равно добровольно шел в том направлении.