Можно было бы ограничиться и набитым таблом, но урок должен быть наглядным для всех. «Батя» ему потом подробно это объяснит сразу после общего инструктажа. Инструкторы потом всем подробно объяснят то, что курсанты сегодня увидели. Мало ли, вдруг кто-то что-то не понял. В том смысле, что у человека очень много костей и сломать ногу можно не только «Иванову», а у самого «Иванова» есть еще одна нога, которая тоже весьма деликатный инструмент.

– Командир! У вас, случайно, евреев в семье не было? – только и смог пробормотать он, как-то странно глядя на меня. Видимо, перехитрили его впервые в жизни.

– Ой! Кого у нас только не было, но ежели и было, то далеко не случайно. Лично мне вот Сара очень нравится. Вряд ли мои предки во вкусах чем-то от меня отличались, – в тон ответил я.

– Я себя помню только от хана Батыя и монголо-татарского нашествия. Таки увсе были – и иудеи, и русины, и татары, и всякой другой твари по паре! А шо? Есть возражения к моей маме? Таки лучше ее не забижать, а то она пожалуется сыну, и он сломает тебе вторую ногу. – С улыбкой и соответствующей интонацией сказал я.

– Единственное, что могу тебе пообещать, – добавил, переходя на нормальный тон. – На боевые операции ходить ты будешь обязательно, но только тогда, когда это решит командир отряда, а не тогда, когда кто-то подумает, что он имеет право сделать это самостоятельно. У нас воюют все. Нас слишком мало, а большее количество народу мне ни прокормить, ни спрятать.

Уже завтра утром к тебе придут мои «золотые руки», которые у меня одни. Так вот этот человек тоже ходит на боевые операции, хотя это то же самое, что золотым молотком забивать сваи в болоте.

Когда «Третий» расскажет тебе, что нам надо и для чего эти вещи предназначаются, поверь мне на слово, тебе самому будет очень интересно. Ты о таких вещах даже не слышал, не говоря уже о том, чтобы видеть. Так надо будет экипировать весь отряд, и только от твоей работы будет зависеть жизнь каждого бойца и количество уничтоженных всем отрядом упырей. Все, бойцы. Отдыхайте. – Так закончился этот бунт. Интересно, а как будет удивлен «Иванов», увидев мою «горку» и эскизы разгрузки с моими подробными объяснениями?

«Старшина»

Слов у меня никаких нет. Видал я ловких ребят в осназе, и инструктора, что их учил, видал, но тот пожиже будет. Нет, мужик-то он крепкий и в годах уже был, но с капитаном ему не тягаться. Связка эта у меня коронная. Тот инструктор осназа попал под второй удар, а от третьего его метра на два откинуло. Я ведь так и не понял, как командир меня прихватил. Вроде и попал уже, миг, и я за спиной командира приплясываю. Про вторую руку я даже не вспомнил. Боль такая, что, казалось, рука в локте сломается, а плечо из сустава вылезет. Командир меня одной рукой, да ладно рукой, тремя пальцами держит и еще по кругу меня провел, как телка на веревочке, и лишь потом я нож у него в левой руке увидел. Оказалось, что он меня уже убил.

Все утро мы под впечатлением от этой тренировки проходили. И я, и «Погранец», и старший лейтенант Васильев, которого капитан «Сержем» назвал, но это оказалось еще не все. За четыре часа до ужина собрались мы во дворе перед домом. Все инструкторы и чуть поодаль весь отряд, даже раненые, доктора и девочки с кухни. Всех он собрал, кроме дозорных, даже «Иванова» принесли из госпиталя. Только теперь штыком капитана бил я, а не новичок «Иванов».

Минут двадцать я пытался капитана штыком и прикладом достать. За эти двадцать минут капитан условно убил меня четырнадцать раз. Учебный нож у него прямо порхает в руках, мелькает, не уследишь, а сам он плавно и быстро двигается.

Вроде вот он, я его вижу, штык его уже почти коснулся… и все. Открываю глаза. Лежу. Рядом доктор мне под нос пихает какую-то гадость, а капитан в двух шагах от меня стоит с винтовкой моей. Меня никогда в жизни с ног не сбивали, и сознания я никогда не терял, а тут два раза подряд. Мне ведь потом «Погранец» сказал: сбоку ладонью он меня ударил, но так, что удара почти никто не увидел.

Потом дал он мне штык от СВТ и говорит: «Бей как в бою, не жалей». Ударил я штыком, а попасть не смог. Рука как провалилась, а штык у него в руках оказался. Не понял я с первого раза, а он мне: «А теперь бей медленно, чтобы все увидели». Ударил я, а он мне руку отвел, чуть повернулся, отобрал у меня штык и пальцем в бок ткнул. Больно. И так двенадцать раз подряд.

Вот он стоит – рукой дотянуться можно. Бью штыком – не попадаю. Сверху, сбоку, тычком – промахиваюсь. И ладно бы он от меня бегал, но на месте ведь стоит. По полшажка только делает то назад, то вбок. Либо корпусом провернется, либо моя рука в его хитрый захват попадает, либо просто голой рукой удар отводит и тут же меня с ног валит. Как? Не понимаю. Мой штык у него в руках раз за разом оказывается, а я или падаю, или в живот, в грудь или в горло получаю, или с рукой заломленной скрюченный перед ним на коленях стою, или кубарем дальше качусь. Быстро бью ли, медленно. Результат один – штык у него в руках и он меня им же «убивает».

После этого капитан начал сам бить меня. Сначала одного, потом вдвоем с «Погранцом», потом втроем с Давидом. Приказывал нападать и бил. Нападал сам на нас троих. Хитро так, почти одновременно. Гонял нас капитан как мальчишек утром. Гонял и бил по-серьезному, то есть больно очень. Я и не думал, что так больно на тренировках бывает.

Бил командир нас сначала деревянными ножами, с которыми он против настоящих штыков вышел, потом пальцами и ладонями, потом ногами. Лягается командир ногами своими как мерин полковой, а пальцем ткнет – и света белого не видно. Аж выворачивает всего. Не кулаком! Ладонью бьет! Кулаком ни разу никого не ударил, но так быстро, что ударов и не видно.

Двигается капитан, как танцует, – легко, плавно перетекает из положения в положение, но при этом ни одного движения лишнего не делает. Может и просто стоять, но сразу видно – настороже. Моргнешь, а он уже в другом месте стоит или к другому противнику перекатился.

Никто из нас ни разу по нему не попал. Бью я его, а он перекатом в ноги к «Погранцу» уходит и ладошкой того по боку шлеп! Легонько ведь шлепнул, будто муху на столе прихлопнул, а «Погранец» винтовку уронил, на колени упал и скорчился весь. И корежит его, и выворачивает, мы с Давидом аж остолбенели.

Давид первым в себя пришел, он и ближе был. Винтовкой замахнулся, как вилами в стог сена, даже хекнул и точно в землю перед собой попал, а капитана и нет уже перед ним. Он в это время уже ко мне в ноги перекатился и как дал мне ногой в живот, что я минуты через две только в себя пришел.

Вот как можно было так Давиду ногой влупить, что он метра три только летел? Как? Я сам видел! А ведь босой! Командир перед тренировкой разулся, чем нас всех насмешил поначалу. Был бы в сапогах, убил бы он Давида с одного такого удара. Под самый конец Давид штык снял, винтовку за ствол взял и махать как дубиной принялся. Уж больно разозлился. Улетели они почти сразу. Винтовка в одну сторону, Давид в другую.

Потом капитан дал нам отдохнуть, а сам начал разминаться и провел, как он сказал, «бой с тенью». Ой, что он творил! Бил ногами, ножами, коленями, ладонями и локтями. Крутился, прыгал с перекатами и ногами с полуприседа атаковал, ножи кидал из разных положений, штыки и лопатки, а в самом конце просто ладонью доску сломал, которую «Третий» в сторонке на чурбаках пристроил. Как в цирке каком, да и в цирке такого не увидишь.