— Спасибо, леди Рочфорд, — отвечаю я смиренно. Что бы я делала без ее мудрых советов?

Вечером король пришел в спальню, слуги помогли ему улечься в постель. Я стояла у камина и наблюдала, как они тужатся, укладывая его, укрывают одеялом до самого подбородка. Младенец-переросток, да и только.

— Муж мой, — позвала я сладеньким голоском.

— Иди ко мне, моя роза. Генрих хочет свою розу.

Я зубы стиснула, чтобы не расхохотаться. Идиот какой-то, сам себя Генрихом называет.

— Мне надо вам что-то сказать. Хорошие новости.

Он приподнялся в постели, ночной колпак чуть скособочился набок.

— Да?

— Я пропустила один месяц. Может быть, я жду ребенка.

— Роза! Сладчайшая роза!

— Еще немножко рано, — предупредила я. — Но мне подумалось, что вам захочется узнать сразу.

— Раньше всех, — заверил он. — Дорогая моя, как только ты будешь знать наверняка, я тебя короную.

— Но Эдуард все равно будет наследником.

— Да-да, но у меня сразу полегчает на душе, если у Эдуарда появится брат. С единственным сыном роду всегда грозит опасность — династии нужны мальчики. Малейшая случайность, и все кончено. С двумя мальчишками гораздо надежней.

— А у меня будет роскошная коронация. — Я все о своем, размечталась о драгоценностях, короне и наряде, а потом пир горой и сотни, тысячи людей, приветствующих меня, новую английскую королеву.

— У тебя будет такая коронация, какой в Англии еще не видали, потому что ты — величайшая королева. Только вернемся в Лондон, я назначу день торжества, пусть все тебя прославляют.

— О! — Замечательно, целый день для меня одной. Вот вам и Китти Говард, voilà! — Целый день — для меня?

— Целый день, да. Все пойдут в церковь и будут молиться, благодарить за тебя Господа.

Только церковь, ничего больше! Я немножко скисла.

— А потом устроим роскошный пир и веселый праздник. И все будут подносить тебе подарки.

— Вот здорово! — Я снова просияла.

— И все это моей сладчайшей розе. Розе без шипов. Иди сюда, ко мне.

— Иду, иду.

Я стараюсь не вспоминать о Томасе, видя раздутое, обрюзгшее тело короля. Улыбаюсь нежно и закрываю глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Только от запаха его не отделаешься, от рук его не убережешься, остается только терпеть и ни о чем не думать. Сделаешь что положено, а потом можно тихонько лежать рядом с королем, слушая, как удовлетворенное похрюкивание переходит в глубокий мерный храп.

Амптхилл, октябрь 1541 года

Месячные хоть и на неделю позже, но пришли. Я не слишком расстроилась. Короля порадовала сама мысль о беременности, он влюблен все сильнее, а королева по крайней мере в одном со мной согласна — даже если солнце светит только для Томаса Калпепера, незачем его посвящать в наши маленькие женские тайны.

Со всеми, с кем пришлось знакомиться во время путешествия, она вела себя как нельзя лучше. Даже когда ей до смерти скучно, с уст не сходит ласковая улыбка. Уже научилась следовать за королем, отступив на полшага, изображать скромную, подобающую доброй супруге покорность. В постели трудится словно шлюха, которой щедро заплатили, сидит рядом с ним за столом во время обеда и даже носик не морщит, когда он пускает газы. Она, конечно, глупая, самовлюбленная девчонка, но из нее в конце концов может получиться неплохая королева. А если подарит английскому престолу сына, проживет достаточно долго, чтобы успеть стать обожаемой подданными королевой.

Король, во всяком случае, от нее просто без ума. Во всем ей потакает, так что мне не составляет труда как можно чаще впускать Калпепера в спальню. В Понтефракте, правда, случились кое-какие неприятности — король без предупреждения послал к ней сэра Энтони Денни, а она в это время заперлась с Томасом. Денни подергал за ручку двери и ушел ни с чем. В другой раз король заворочался в кровати, а они в соседней комнате, прямо за стенкой, обделывали свои делишки. Пришлось ей, не стерев пота и следов поцелуев, нестись обратно в постель к старику. Если бы все вокруг гноем не провоняло, король враз учуял бы запах похоти. Как-то им приспичило заняться этим делом в отхожем месте, комнатке с каменными стенами, нависающей надо рвом. Ловкий кавалер вскарабкался по наружной лестнице, а она сказала придворным дамам, что у нее живот прихватило. Пока мы торопливо готовили целительное питье, эта парочка провела часок-другой в приятных занятиях. Не опасайся я, что их застукают, можно бы вдоволь посмеяться. Только поблизости от этой парочки мне не до смеха, я трясусь от страха и задыхаюсь от вожделения — жуткая смесь.

Нет, тут ничего смешного нет. Опять и опять вспоминаю мужа и его сестру, и смех замирает на губах. Вспоминаю, как он обещался быть ей защитником, как она пыталась зачать ребенка, уверенная, что от Генриха ничего не дождешься. Все думаю об этом греховном союзе, заключенном между братом и сестрой, и с губ то и дело срываются стоны. Что, если это все мои страхи, мое воображение, может, между ними ничего и не было? Хуже всего, что оба мертвы и мне никогда не узнать правды. Остается только, как все эти годы, отмахиваться от мрачных воспоминаний о прошлом. Что тогда случилось? Что я наделала? Не буду даже думать. Иначе не выдержать.

— Получается, значит, что королеву Анну Болейн обвинили в государственной измене за измену супружескую, верно? — ни с того ни с сего спрашивает Екатерина.

Я чуть не вздрогнула — слова обрушились на меня, как внезапный удар, будто она прочла мои самые сокровенные мысли.

— Что вы имеете в виду?

Мы на полдороге между Колливестоном и Амптхиллом, день ясный и солнечный, начало октября. Король умчался вперед с молодыми придворными, он-то думает, что скачет быстрее всех, не замечает, как они придерживают коней. Томас Калпепер неподалеку от короля. Иноходец Екатерины чуть-чуть отстал, моя кобылка из говардовской конюшни держится рядом. Остальные дамы позади, болтают и сплетничают, и некому меня спасти от ее любопытства.

— Вы же сами рассказывали — и королеву, и придворных обвинили в супружеской измене. — Похоже, Екатерина от меня так просто не отвяжется.

— С того разговора чуть ли не полгода прошло.

— Я знаю. Мне надо было подумать.

— Медленно же вы думаете, — отвечаю я противным голоском.

— Сама знаю. — Она ничуть не смутилась. — Мне надо было все хорошенько обмозговать. Получается, что Анну, мою кузину, обвинили в государственной измене только за супружескую неверность. И отрубили голову. — Она оглядывается вокруг. — Я все думаю: что же будет со мной? Вдруг кто узнает, что и я неверна королю? Вдруг меня тоже обвинят в государственной измене? Что тогда со мной будет?

— Незачем об этом говорить. Просто надо быть поосторожнее. Помните, я с самого начала вас предупреждала.