— Между прочим, как твоя жена? — спросил Уоллингфорд, пытаясь положить конец мучительному разговору о Джейн и фарсе будущего брака.

— Она чувствует себя прекрасно, — пробормотал Реберн. — Но позволь вернуться к твоей жизни.

— Для чего? В ней царит полная разруха, и я предпочитаю не думать об этом. Скажи–ка мне лучше, окажешь ли ты мне честь стать моим шафером, или мне придется просить об этом Броутона?

В тишине ночи Мэтью уселся за маленький письменный стол в углу своего уединенного домика. Со своего стула он медленно окидывал взором комнату, в которой провел столько чудесных часов с Джейн — занимаясь с ней любовью, нежно прикасаясь к ней. Было трудно поверить, что любимой нет с ним всего неделю.

Какой короткий, ничтожно малый срок! И все–таки вся его жизнь успела коренным образом измениться. Уоллингфорд был обручен с женщиной, которую презирал. Граф должен был породить на свет ребенка с Констанс, которая ничего для него не значила.

«Дьявол побери эту Джейн!» — выругался Мэтью, врезав кулаком по столу. Ну почему, почему ей так нужно было покинуть его? Неужели для Джейн не было достаточно того, что у них двоих уже было? Почему любимая просила у Мэтью больше, чем он мог ей дать? Неужели Джейн не понимает, что он отдал бы жизнь ради того, чтобы сделать ее счастливой?

Грехи прошлого настойчиво гнались за Мэтью вместе с ненавистным, отвратительным обликом Миранды. Он разрушил свою жизнь, поддавшись ее очарованию и желаниям собственного тела. Мало этого: он разрушил жизнь Сары, когда, собираясь уезжать в университет, вызвал ярость Миранды. А теперь — Мэтью отчаянно боялся этого — он разрушил и жизнь Джейн.

Гнев и боль нестерпимо жгли тело, и Уоллингфорд сорвался с места. Он вышагивал по небольшому периметру дома, силясь найти защиту от невыносимых страданий — ту ледяную холодность, за которую, как за непроницаемую броню, он прятался когда–то.

Слезы жгли глаза, и Мэтью из последних сил боролся с ними, отказываясь плакать, чувствовать…

— Почему? — кричал он, уже не стесняясь громкого звука своего голоса, превратившегося в свирепый, безысходный рев. — Ну почему в моей жизни не может быть хоть немного покоя?..

«Мэтти…» — в ушах Мэтью все еще звучал утешающий голос Джейн. Рухнув на кровать, он зарылся лицом в подушку, которая все еще пахла ароматом ее мыла.

— Я люблю тебя, Джейн, — шептал Мэтью. — Я буду любить тебя целую вечность, и, черт меня возьми, я буду любить тебя еще дольше…

Казалось, теперь Джейн должна проще просыпаться по утрам и изображать бурную активность в течение дня. Но на самом деле легче на душе не становилось. На протяжении последних двух месяцев Джейн только и делала, что вспоминала то утро, когда она покинула Мэтью, стоявшего у окна своего кабинета и прижимающего ладонь к стеклу.

Джейн не могла закрыть глаза: боялась забыть облик Мэтью, который беспомощно наблюдал за ее отъездом, шепча искренние слова любви… Она была обречена думать об Уоллингфорде. Каждый новый день без Мэтью был все более и более мучительным, и Джейн уже с трудом выносила эту пытку. Она постоянно думала о любимом, грезила о нем каждую ночь. Собственные ладони Джейн, а не сильные руки Мэтью тщательно исследовали контуры ее тела, когда она пыталась вновь пережить те восхитительные моменты, которые пережила в его объятиях.

Когда они встретились, Мэтью ощущал неистовую потребность в любви. Ему были необходимы прикосновения Джейн. А теперь она сгорала от едва сдерживаемого желания чувствовать руки любимого, ласкавшие ее. Джейн мечтала ощутить его теплое дыхание, касавшееся уха. Услышать слова страсти, произнесенные его глубоким мужественным голосом, проникающим прямо в сердце.

С момента расставания прошло немало времени, но неистовое вожделение, которое Джейн питала к графу, нисколько не ослабело. И она сомневалась, что это когда–нибудь произойдет. Мэтью навсегда остался с Джейн — неослабевающим, безответным эхом в ее душе.

Впрочем, в определенной степени мисс Рэнкин была даже довольна тем, что их жизни с лордом Уоллингфордом больше не пересекутся. Мэтью был потерян для нее отныне и навеки, но это было ее собственное решение, и Джейн чувствовала, что поступила правильно. Мисс Рэнкин хотела быть независимой женщиной, своим трудом зарабатывающей на жизнь. Джейн не привлекала перспектива стать любовницей джентльмена, который будет забрасывать ее подарками и ласками тогда, когда это будет нужно ему, — а потом, когда ему надоест эта связь, просто бросит ее.

Джейн видела, как это происходит, по опыту многочисленных подруг леди Блэквуд. Да и в больнице она нередко слышала разговоры женщин, которые шептались о своих неудавшихся любовных интригах. Да что там говорить о злополучных связях — в конце концов, Джейн пережила это со своей собственной матерью!

Достоинство женщины определялось большим, чем наличие уютного дома и возможности порезвиться с мужчиной в постели. Джейн верила в это всегда, каждой клеточкой своего существа. Но в последнее время ей все чаще приходилось напоминать себе о том, что эта мантра по–прежнему актуальна.

Джейн мечтала о честных отношениях с Мэтью — браке, действительном с точки зрения закона и церкви. Она не хотела жить во грехе, несмотря на то что с Уоллингфордом ее связывала истинная любовь.

— Ах, а вот и ты, — поприветствовала леди Блэквуд, когда Джейн вышла к завтраку. — Как прошла твоя ночь в больнице, дорогая?

— Довольно хорошо, спасибо, — ответила Джейн, усаживаясь за стол и наливая себе чашку чаю. Компаньонка старалась казаться беззаботной, но с каждым днем ей все труднее было прятаться за фасадом, который сама и воздвигла. Джейн не хотела, чтобы леди Блэквуд заподозрила, что ее израненное сердце кровоточит, а душа сохнет от тоски, и по кому — по Уоллингфорду!

— Ты слишком много работаешь, моя милая. Я вижу усталость в твоих глазах. Отдохни от больницы. Инглбрайт возьмет тебя обратно, когда ты только пожелаешь. Ты и сама прекрасно знаешь это. Кроме того, уверена, ты получила приличную сумму за заботы о дочери герцога — у тебя просто нет причины работать за жалкие гроши в больнице.

Но Джейн не могла бросить работу медсестры. Это была единственная вещь, которая удерживала ее от безумия в долгие, темные ночные часы.

Цепкий взгляд слезящихся глаз леди Блэквуд стал еще более мрачным.

— Знаешь, Джейн, ты не должна продолжать эту утомительную работу. Не секрет, что я небогата, но я отложила долю в наследстве — она станет твоей, когда я уйду из жизни. Думаю, эти деньги позволят тебе довольно хорошо, безбедно существовать.

Слезы больно жгли глаза компаньонки, и она, с трудом преодолевая подступившее удушье, попыталась сделать глоток чаю. Джейн и так приходится жить без Мэтью, а теперь еще эта мысль о возможной потере женщины, заменившей ей мать…

— Смогу ли я когда–нибудь отблагодарить вас за доброту?

— Ты уже сделала это — годами исключительной заботы и дружбы. Сомневаюсь, что ты сама хотя бы отдаленно представляешь свою собственную ценность, Джейн.