домов имеется по десятку ребятишек. И целое поколение — это минимум! — выросшее в этих десяти домах, на протяжении вот уже скольких лет и к месту и не к месту клянется именем все того же дяди Даяна. Второй причиной популярности Даяна-киши был его сад. Огромный, без конца, без края сад миндалевых деревьев. А миндаль — кожица что бумага!.. Такой миндаль рос только в саду дяди Даяна. Кое-кто говорил, что саженцы своего миндаля дядя Даян привез из самой Греции, но старики утверждали, что ни из какой не из Греции, а просто из Крыма. Но дело не в этом. Дело в том, что есть в Бузбулаке такой сад, и хотя он давно уже стал колхозным садом, бузбулакцы все равно зовут его «Даянов сад». Это тоже одна из причин того, что имя дяди Даяна минимум сто раз в день звучит в Бузбулаке.

Но странная иногда получается вещь. Глядишь на дядю Даяна — и не веришь, что этот человек мог когда-то разбивать сады, сажать деревья; у человека, вырастившего сад, что-то остается в лице: примета какая-то, память… В человеке вообще немало того, что роднит его с деревьями, делает похожим на них. Но главное, чем он на дерево не похож, — дерево, вырванное из земли, погибает; человек же преспокойно существует и вырванный из родной земли. Дядя Даян — лишний тому пример.

Он уехал из Бузбулака на пять лет раньше Рафи. Жил в Тифлисе. Работал директором бани, потом перешел в торговую сеть: был чайханщиком, буфетчиком, завмагом — кем только не был. Но слухи об этом дошли в Бузбулак много позднее, поначалу же все считали, что дядя Даян — самый большой человек в Тифлисе. Для меня, например, Тифлис и дядя Даян долгое время значили одно и то же. Мало того, когда-то я был твердо уверен, что место, называемое «Тифлис», — сплошной миндалевый сад: в моем сознании дядя Даян неразрывно был связан с миндалевыми деревьями. Но, к сожалению, в один прекрасный день дядя Даян явился ко мне собственной персоной и полностью перевернул представление о нем. Честно должен сказать: я здорово изругал бы Даяна-киши.

НЕ БУДЬ ТОГО МИНДАЛЕВОГО САДА

Дело было лет десять назад, я только что получил в Баку квартиру. В один прекрасный день (было около семи часов утра) раздался звонок. И дядя Даян, которого я до той поры ни разу в глаза не видел, вошел и с места в карьер начал: так не годится, милый, больно ты долго спишь.

— Вон я — скоро семьдесят, а я каждое утро встаю ровно в шесть, как часы, — сорок пять минут гимнастику На бульваре делаю. Потом душ холодный — пятнадцать минут. Чайку попью, закушу чего-нибудь. И на базар…

— Простите, — сказал я, — но я не знаю вас…

— Заважничал, стало быть… — старик не на шутку обиделся. — Ты же внук Курбанали? Курбанали-Медведь с нижней улицы? Не сердись, что я его так. «Медведь» — это хорошо, значит, сильный человек, крупный… Нам бы такими быть!.. С моим отцом, с Мешади Гасаном, они как братья были…

— Но…

— Постой… Я вот чего: нет ведь закона, чтоб в мои годы ходить к мальчишке. По порядку-то тебе бы надо меня разыскать. Что, неверно говорю?

— Вы говорите верно, но…

— Что «но»? Может, скажешь, имени такого не слышал — Даян? (Я сразу увидел миндалевый сад и услышал бесконечное: «Дядя Даян», «Клянусь дядей Данном»…)

— Конечно, слышал, — сказал я, — но…

— Но!.. И то, что я уже семь месяцев, как из Тифлиса переехал, — этого ты не слыхал?

— Честное слово, не слышал!

— Хочешь сказать, и на бульваре не встречал?

— Может, и встречал… Но я же не знаком с вами. Вернее, не был знаком…

Даян-киши с сомнением. посмотрел на меня, и мне вдруг пришло в голову, что, пожалуй, кто-то, мне его показывал издали, вот, мол, тоже наш — из Бузбулака… Пока я. размышлял об этом, Даян-киши задал новый вопрос:

— Сколько, по-твоему, в Баку бузбулакцев?

— Не знаю, — ответил я и подумал, что невредно было бы это знать.

— Все здешние бузбулакцы давно знают, что я уже семь месяцев, как приехал из Тифлиса, — оказывается, не статистика интересовала дядю Даяна. — И большей частью у меня побывали. Разносолов у нас в доме не водится, а пити или там бозбаш всегда найдется. А мясо это мороженое… Ни один тифлисец им и посуду марать не станет.

— Да…

— Да… — повторил он. И после небольшой паузы добавил: — Пьешь крепко…

Дядя Даян внимательно оглядел комнату, словно искал доказательства моих загулов. Но нигде ничего такого не было. Я и забыл, когда выпивал последний раз.

— Простите, — сказал я, задетый его словами. — Откуда вы знаете, что я пью?

— Не знал бы, не говорил, — спокойно заявил дядя Даян. И глянул на потолок — будто доказательства пьянства находятся именно там. — Водка стольких сгубила…

Я дал себе слово не перечить этому человеку. Пусть порет чушь. Может, скорей уберется.

Вскоре Даян-киши действительно поднялся с места. Но, увы, направился, не к двери, а на балкон.

— Плохо живешь, — сказал он, через минуту вернувшись в комнату. — В городе по-городскому надо жить. Жениться пора.

И дядя Даян так поглядел на меня, что я понял: отмолчаться не выйдет.

— Да, — согласился я.

— Смотри, городскую не возьми!

— Конечно, — сказал я.

— Квартиру-то когда дали?

— Конечно.

— Говорю, когда квартиру дали?

— Квартиру?.. Не помню…

— А-а… Значит, куришь. Водка уж черт с ней, выпей, коль невтерпеж, а с куревом кончай! Кончай, очень тебе советую! Это такой яд!.. Газеты-то хоть читаешь?

— Читаю, — серьезно ответил я, успев забыть свою; тактику.

— Стало быть, видишь, как правительство поступает; открыто пишет: курение — вред! А в то же время, не выполни какой-нибудь председатель план по табаку, — такую клизму поставят!.. Захоти правительство, оно запросто могло бы запретить курение. А оно не хочет — нельзя силой. Хочет, чтоб люди умом дошли, чтоб сознательно, добровольно от яда отказались. Тут, брат, большая «палитика», очень большая…

Последние слова он произнес так многозначительно, что я даже, кажется, вздрогнул:

— Конечно, — сказал я. — Конечно, политика. Большая… Но только я не курю! Ей-богу!

Даян-киши с сожалением покачал головой.

— Не понимаешь, — сокрушенно сказал он. — Понимал бы, давно бы бросил. Вон тебе лет-то всего ничего, а говоришь — задыхаешься. И губы синие — с этих пор! Завтра же отправляйся в бассейн! В воде особо не сиди — не в ней суть, главное — подвигайся: поскачи, попрыгай, пускай копоть выйдет. Говоришь, не помнишь,