Англичанин Гордон Брук-Шеперд в своей книге честно и беспристрастно описал одиссею советских перебежчиков на Западе. Его герои — зачастую мужественные люди, сделавшие предпочтение свободе на Западе перед служением режиму Сталина. За свободу многим из них пришлось расплатиться жизнью. Но не в этом, по Брук-Шеперду, заключается их трагедия — в конце концов некоторым из них удалось выжить. Трагедия заключается в полном равнодушии Запада к их судьбам и предупреждениям. Сколь бы ни возносила их тогдашняя пресса — Рейса, Кривицкого, Агабекова, Бажанова, Беседовского, сколь бы ни называли они себя борцами за свободу и справедливость, в глазах Запада, считает английский публицист, они оставались советскими агентами, готовыми продать себя за приличную плату западным спецслужбам.

Холодная война, ставшая для спецслужб противостоящих блоков настоящей горячей войной, также не обошлась без предателей. Но, Боже мой, какой контраст нашего циничного времени по сравнению с той довоенной эпохой, какая мелочность мотивов и побудительных причин, лежащих в основе всех побегов, измен и предательств! Перебежчики и предатели 50-х — 80-х годов по сравнению с теми же Рейсом или Кривицким кажутся безликими типами, бледными тенями, прокрадывающимися к тарелке с тридцатью серебренниками. Деньги и материальные блага — вот что побуждало Пеньковского, Носенко, Гузенко, Дерябина, Голицына, Кузичкина, Богатого, Гордиевского, Ветрова, Пигузова, Петрова, Калугина и некоторых других изменить долгу, предать родину, службу и товарищей. Уязвленное честолюбие, болезненное тщеславие, полная беспринципность, низость, моральная распущенность, трусость и безволие — вот те сопутствующие этому личные черты характера, скрываемые от окружения и проявившиеся в нестандартных ситуациях. Будь они далеки от разведки и экстремальных ситуаций, они могли бы относительно спокойно доживать свой век в безвестности и скуке. Но, став носителями секретной информации и выдвинувшись на передний фронт борьбы, они увидели свой шанс и с тем или иным успехом для себя использовали его.

…Анатолий Голицын, сотрудник резидентуры ПГУ в Хельсинки, отвечавший за проникновение в спецслужбы противника, разругался с резидентом и в 19б1 году попросил «политическое» убежище в американском посольстве. Сам перебежчик о мотивах измены рассказывал так:

Резидент В. В. Зенихов распекал Голицына за слабую работу по главному противнику (США, Англия, Франция), в то время как последний полагал, что критика эта неправомерна, ибо Зенихов «ничего не смыслил в контрразведке». На этой почве у них возникли разногласия, и Голицын решил «отомстить>» КГБ, перебежав на сторону «наиглавнейшего» противника.

Его быстро переправили в США и представили руководству ЦРУ, в том числе заместителю директора Ч. Кэйбеллу и начальнику конртрразведывательной службы Джеймсу Энглтону. Перебежчику оказали теплый прием, он произвел на всех положительное впечатление, и его стали рассматривать как источник особой важности. Впрочем, от внимания американцев не ускользнуло, что источник паталогически упрям, чрезвычайно честолюбив и тщеславен и нетерпим к мнению окружающих. Д. Энглтон расценил эти качества скорее как положительные и взял его под свою опеку.

Контакт с Голицыным оказался и для Энглтона, и для ЦРУ фатальным. Хозяин подпал под влияние гостя, оказавшись в плену его бредовых идей и мыслей. Голицын с маниакальной непреклонностью не уставал повторять, что КГБ внедрило в ЦРУ своих агентов и что «кроты» так продырявили организацию, что она похожа на решето. Информация Голицына упала на благодатную почву. Энглтону были близки нарисованные перебежчиком картины — они часто навещали его самого, и он давно подумывал о том, чтобы очистить «фирму» от агентов Лубянки.

Эти планы при появлении Голицына на вашингтонском небосводе стали претворяться в жизнь. Под подозрение были взяты десятки оперативных сотрудников, работавших по Советскому Союзу. Брали под подозрение всех, у кого фамилия начиналась на «К» и оканчивалась на «ский» — так сказал Голицын, а ему можно было верить. Потом Энглтон перешел на другие буквы алфавита, потому что память Голицына постепенно стала воспроизводить новые данные, с которыми он успел познакомиться или услышать от коллег во время работы в КГБ.

Людей отстраняли от работы, переводили на менее секретные участки, брали под «колпак», то и дело допрашивали и делали очные ставки. Работа аппарата, направленного своим острием против Советского Союза, стала пробуксовывать, потому что опытные кадры были ошельмованы, уволены или отстранены от работы.

«Охота на ведьм» продолжала набирать обороты, но, кроме сломанных судеб и обиженных людей, Энглтону в широко заброшенную сеть ни один агент Москвы не попадался. Это не смущало инициатора охоты, она продолжалась с еще большим рвением и упорством.

В это время в США обсуждалось дело Ли Освальда, застрелившего американского президента в городе Далласе. ЦРУ по подсказке Голицына искало в этом убийстве след Москвы — ведь Освальд, до того как взять в руки снайперскую винтовку, жил и работал в СССР. Все карты перемешал «свалившийся с небес» новый перебежчик из Советского Союза — Юрий Носенко, сотрудник контрразведки КГБ, растративший во время командировки в Швейцарию служебные деньги и обратившийся за помощью к американцам. Носенко на допросах стал «выдавать» информацию, совершенно не согласующуюся с той, что поступала от Голицына. Он показал, что располагает достоверными сведениями о том, что Освальд никогда не был агентом КГБ. Он подверг сомнению масштабы инфильтрации ЦРУ агентами КГБ. Он стал разрушать тот информационный массив, который воздвиг до него Голицын.

Все это не понравилось Энглтону. Голицын был для него священной коровой, и забивать ее было запрещено. Вместо Голицына «забили» Носенко — Энглтон объявил его невменяемым и на четыре года упрятал в тюрьму. Чтобы не мешал выполнять намеченную программу. Между тем Голицыну стало тесно в Америке, а слух о его сенсационных разоблачениях проник во все дружественные ЦРУ службы. Нужно было консультировать и их, потому что бывший неудачный оперативник хельсинкской резидентуры ПГУ мог выступать специалистом по всем странам и регионам, а память его вмещала сотни и сотни новых фамилий и фактов.

Голицына отправили в турне. По пути в Лондон он заехал в Оттаву, из Лондона его попросили в Копенгаген, к нему на аудиенцию приезжали люди из Стокгольма, Бонна, Осло и других столиц. Результат всех этих консультаций и бесед был поистине разрушительным: везде по указке перебежчика принимались самые экстренные меры, кое-где закончившиеся даже громкими судами над советскими «шпионами» и самоубийствами оговоренных сотрудников спецслужб.

Вся эта вакханалия длилась почти 16 лет.[67] Работа ЦРУ против СССР и стран социалистического лагеря была почти полностью парализована. Разведслужбы стран НАТО барахтались в грязной воде, оставленной после «помывки» с Голицыным. Потом, конечно, «справедливость» восторжествовала, Носенко освободили из тюрьмы и признали его правоту, Энглтона уволили на пенсию, а Голицына… Впрочем, ничего серьезного с ним не произошло. Он еще долго морочил голову западным советологам и кремленологам, морочит, кажется, и сейчас.