- Ты ж видишь, - говорил он со всей серьезностью слабоумного, - это совсем не так сложно, как кажется. Опомниться не успеешь, как я сделаю из тебя математика.

Между тем Мона проходила свою науку на кухне. Весь день оттуда доносился грохот посуды. Я не понимал, чем, черт возьми, они там занимаются. Это было похоже на генеральную уборку. Вечером в постели я узнал, что у Лотты, жены Карена, грязной посуды скопилось за неделю. Она явно не любила домашней работы. Артистическая натура. Карен не жаловался. Он сам хотел, чтобы она была артистической натурой - то есть после того, как она управится по хозяйству и поможет ему во всем, в чем только можно. Сам он носу не казал на кухню. Он не замечал, чистые ли тарелки и вилки, как не обращал внимания на то, что ему подают. Он ел без всякого удовольствия, только чтобы утолить голод, а закончив, отодвигал тарелку и принимался что-нибудь подсчитывать прямо на скатерти, если же скатерти не было, то на столешнице. Он все делал неторопливо и с невыносимой методичностью, и одно это способно было довести меня до бешенства. Где бы он ни устраивался работать, вокруг него вечно были грязь, беспорядок и масса ненужного хлама. Чтобы найти что-то, ему надо было переворошить всю груду на столе. Если нож оказывался грязным, он медленно и тщательно вытирал его краем скатерти или носовым платком. Он никогда не выходил из себя, не раздражался. Был невозмутим, упорен, как неумолимо движущийся ледник. Порой в его пепельнице дымились сразу три сигареты. Он не расставался с сигаретой даже в постели. По всему дому кучками, как овечьи катышки, валялись окурки. Его жена тоже была заядлой курильщицей, смолила сигарету за сигаретой. В куреве недостатка не было. Другое дело - еда. Кормежка была скудной и отвратительной. Мона, разумеется, предложила Лотте освободить ее от тяжкой обязанности готовить, но та не желала об этом слышать. Вскоре мы поняли почему. Она была страшной скупердяйкой. Боялась, что Мона приготовит что-нибудь роскошное, от чего слюнки потекут. И она была чертовски права! Нас преследовало неотвязное желание захватить кухню и устроить себе грандиозное пиршество. Мы неустанно молились, чтобы они уехали в город на несколько дней, и мы бы могли осуществить заветную мечту - наесться до отвала.

- Я бы, - вздыхала Мона, г не отказалась сейчас от хорошего куска ростбифа.

- А мне, пожалуйста, цыпленка… или чудесную жареную утку.

- И со сладким картофелем, для разнообразия.

- Не возражаю, дорогая, только не забудь: побольше отличной густой подливки.

Это было похоже на бадминтон. Мы перебрасывались воображаемыми блюдами, как два голодных павлина. Если б только наших хозяев куда-нибудь унесло! Господи, нас только что не тошнило от одного вида банок с сардинами и ананасами, от пакетиков картофельных чипсов. Они оба вечно что-нибудь грызли, точно мыши. Ни глоточка вина в доме, ни капли виски. Ничего, кроме колы и сарсапариля.

Не хочу сказать, что Карен был скрягой. Нет, просто он ничего не замечал, погруженный в свою работу. Когда я как-то сказал ему, что мы ходим полуголодные, он был потрясен. «Чего бы вам хотелось?» - спросил он. И тут же бросил работу, попросил у соседа машину и помчал нас в город, где мы ходили из магазина в магазин, закупая провизию. Это была типичная его реакция. Всегда он бросался из одной крайности в другую. Таким способом он хотел, верю, что вполне неосознанно, чтобы ты сам себе стал чуточку противен. Этим он словно говорил: «Жратва? Это все, что тебе нужно? Пожалуйста, мы накупим горы жратвы, хватит, чтобы накормить лошадь». Был и другой намек в его чрезмерной готовности угодить. «Ты голоден? Ну, это пустяк. Разумеется, мы сможем тебя накормить. Я думал, тебя беспокоит что-то более серьезное».

Его жена, конечно, пришла в смятение, увидев, сколько мы привезли продуктов. Я попросил Карена не говорить Лотте, что мы вечно голодны. Поэтому он прикинулся, что делает запасы на черный день. «В кладовке становится пустовато», - объяснил он. Но когда добавил, что Мона желает приготовить нам обед, у Лотты вытянулось лицо. Самообладание на миг изменило ей, и в глазах появилось выражение ужаса, как у скряги, когда покушаются на его кубышку. И снова Карен принял удар на себя. «Дорогая, я подумал, ты будешь рада, если кто-нибудь для разнообразия подменит тебя на кухне. Судя по всему, Мона прекрасно готовит. Сегодня вечером у нас будет филе миньон - замечательно, правда?» Лотте, естественно, пришлось изобразить необычайную радость.

Мы закатили роскошный обед. На гарнир кроме картофельного пюре с жареным луком были еще молодая кукуруза, свекла, брюссельская капуста и в придачу фаршированные оливки и редис. Все это мы запивали красным и белым вином, лучшим, какое смогли найти. Затем последовали три вида сыра и земляника со сливками, а под занавес - превосходный кофе, который я приготовил сам, отличный крепкий кофе со щепоткой цикория. Единственное, чего не хватало, - это хорошего ликера и гаванских сигар.

Карен был в восторге от обеда. Его было не узнать. Он шутил, рассказывал забавные истории, смеялся до упаду и ни разу не упомянул о работе. Под конец он даже попробовал запеть.

- Недурно, да? - сказал я.

- Генри, нам следует почаще устраивать нечто подобное, - откликнулся он и поглядел на Лотту, ожидая, что она поддержит. По ее лицу поползла трещина скорбной улыбки. Видно было, что она лихорадочно подсчитывает, во что обошлось наше пиршество.

Внезапно Карен резко отодвинул стул и встал из-за стола. Я испугался, что он сейчас вытащит свои таблицы и диаграммы. Но он вышел в другую комнату и моментально вернулся с книгой в руках. Помахав ею у меня перед носом, он спросил:

- Ты вот это читал когда-нибудь, Генри?

Я взглянул на название:

- Нет. Даже не слыхал о такой книге.

Карен протянул книгу жене и попросил прочитать страничку-другую. Ожидая услышать что-нибудь занудное, я инстинктивно потянулся к бутылке, чтобы налить себе.

Лотта с торжественным видом листала страницы, ища какое-нибудь из любимых мест.

- Да читай, где открылось, - сказал Карен, - там любое место сущий перл.

Лотта перестала наконец шелестеть страницами и взглянула на нас. Ее было не узнать. Впервые я видел у нее такое просветленное лицо. Даже голос у нее изменился. Перед нами была чтица-декламаторша.

- Глава третья, - произнесла она, - из «Золотого горшка» Джеймса Стивенса.

- Обожаю эту книгу! - перебил ее Карен, ликуя, отъехал с креслом назад и водрузил ножищи на подлокотник свободного кресла. - Сейчас вы услышите нечто.

- Диалог между Философом и фермером по имени Михол Макмураху. Они только что поприветствовали друг друга, - объявила Лотта и принялась читать.

«А где другой?» - спросил он (фермер).

«А?» - откликнулся Философ.

«Вышел небось?»

«Может, и вышел», - мрачно ответил Философ.

«Обойдемся без него, - продолжал посетитель, - у вас у самого хватает мозгов управляться с лавкой. Я вот чего пришел: хочу спросить вашего честного совета насчет стиральной доски моей жены. Доска у нее всего два года, и последний раз она ее доставала, когда стирала мою воскресную рубаху и свою черную кофточку с такими красными штучками - ну, вы знаете».