Антулл и Цезарион еще молоды — одному четырнадцать, другому шестнадцать, — но не моложе, чем был Александр, когда сокрушал города, которые его отец, царь Филипп, великий воитель, взять не мог. Быть может, сочетание самоуверенности и дерзости Антулла и острого разума Цезариона сумеет в совокупности создать вождя, которым их отец более не является. Эти двое — больше чем братья; они — две стороны великой личности, как две половинки платоновской души. Они никогда в жизни не ссорились; вместе они составляют единого человека — великого человека. Кровь Цезаря и кровь Антония, соединенные с кровью Александра и Птолемеев. Разве могут они потерпеть поражение?

Мать подробно объяснила им все это. Они впитывали ее слова с жадностью юности, и обоим не терпелось принять царскую мантию, которую царица Египта возлагала на их юные, сильные плечи.

Антулл, учтивый и порывистый, обещал Клеопатре, что поведет солдат своего отца к победе во имя своей царственной матери. Он приложился к руке царицы, а затем поцеловал ее — свою матушку — в лоб, и Клеопатре на миг захотелось, чтобы все сложилось иначе и она могла начать все сначала. Как было бы хорошо, если бы мужество и энергия этого юноши стали движителем ее планов!

Ее старший сын, царь царей, принял судьбу, что была предназначена ему с того самого мгновения, когда его великий отец совокупился с его царственной матерью. Он даже не улыбнулся — лишь торжественно поклонился, и длинные руки, унаследованные им от Цезаря, качнулись, словно ветви молодого дерева под ветром.

Канидий обещал, что для такого случая приведет императора в порядок и оденет как полагается, и это он обеспечил. Антоний появился чисто выбритый, пахнущий благовониями, облаченный в императорский пурпур и — на взгляд всякого, кто не знал его так хорошо, как царица, — трезвый. Клеопатра просто не могла смотреть на мужа: у нее разрывалось сердце. Некогда прекрасные чеканные черты сделались одутловатыми. Храбрые, словно у ястреба, глаза теперь напоминали два блеклых гриба.

Антоний занял свое место рядом с Клеопатрой.

— Я знаю, почему ты это делаешь, — сказал он.

— Ты меня вынудил, — отозвалась она. — Я охотнее поддержала бы не сыновей, а их отца. Но отец ушел, оставив вместо себя какого-то нищего.

На это Антоний ничего не ответил.

День выдался милосердно прохладным для сентября. Ветерок с моря по-своему участвовал в церемонии, влетая в окна гимнасия, теребя тогу — одеяние взрослого мужчины, врученное Антуллу его отцом. Цезарион же склонил голову, принимая от матери корону фараона, что должно было символизировать наступление его совершеннолетия.

И двое мальчиков в единый миг неким неизъяснимым образом превратились в мужчин. И Клеопатре показалось, что на лицах ее подданных отразилась радость при виде этой юной мощи и энергии, которая должна повести их в будущее. Юность — это надежда, и теперь люди Египта смогут опираться на эту надежду. Им не страшны больше дикие слухи, циркулирующие по городу и твердящие, что с Антонием покончено.

Ее план заработал. Жители Александрии перестали обращать внимание на вялость и обрюзглость отца при виде сильных, стройных сыновей.

Прежде чем отвернуться от Клеопатры и возвратиться в свой особняк, к привычному пьянству, Антоний взял жену за руку.

— Дай мне время, — попросил он. — Тебе не очень хорошо это удается, Клеопатра, но это именно то, в чем я нуждаюсь.

И Клеопатра, вопреки всему, тоже ощутила прилив надежды. Неужели Антоний снова станет тем человеком, которым был всего шесть месяцев назад, когда они праздновали исполнение их замысла о Золотой империи на Самосе? Как может душа человека исчезнуть столь быстро? Клеопатре хотелось поддаться искушению, но, хотя голос мужа звучал искренне, совсем как у прежнего Антония, глаза его так и остались двумя мертвыми озерами.

Клеопатра нежно улыбнулась, погладила Антония по руке и ушла.

Хармиона поднесла царице миску; та наклонилась, и ее стошнило. Клеопатра думала, что она не подвержена морской болезни, но ей никогда еще не приходилось плыть по такому бурному морю, да еще так скоро после родов.

Птолемей Филадельф — его назвали так в честь его великого предка, но в семье звали просто Филиппом — удался в отца. Он был самым крупным из четырех детей Клеопатры — десять фунтов, и голова шире, чем диск. Клеопатра думала, что умрет, выпуская будущего царевича в мир, и молилась всем богам, чтобы они ускорили процесс родов, а когда этого так и не произошло, мольбы сменились крепкой бранью.

Ребенок не желал покидать материнское лоно, и потому Клеопатра принялась разговаривать с ним голосом, полным боли и отчаяния; она заверяла его, что однажды он станет царем над всем, что увидит вокруг, если только согласится выйти в мир и увидеть все это. Невзирая на острую боль, Клеопатра рассказывала ему, кем были его предки, от каких богов он произошел и какие великие подвиги совершил его отец на войне. Похоже было, будто малыша заставило появиться на свет лишь обещание Клеопатры о том, что он унаследует империю от своих старших братьев.

Когда же он наконец вышел, повитуха воскликнула: «Вы только гляньте, какая головка у будущего императора! И какие у него волосики!» Ребенок родился с темными кудрями Антония, уложенными на крупной голове так аккуратно, словно он уже побывал у цирюльника. Он унаследовал и отцовский аппетит и орал с первого мгновения, на протяжении всего ритуального омовения. Сын Антония затих лишь после того, как мокрая нянька поднесла младенца к кровати Клеопатры и царица приложила его к груди.

Клеопатра все еще не отошла от родов и грудь ее была полна молоком, когда она получила отчаянное послание Антония. Груди ее закаменели и мучительно болели. Она потребовала, чтобы ей дали кормить ребенка самой, чтобы избавиться хоть от части молока, но повитуха убедила ее, что так она только добьется, чтобы молока стало прибывать еще больше. Лучше помучиться недельку-другую, чтобы тело уразумело: нужды в молоке нет. Прошло уже три недели, а тело никак не хотело этого уразуметь, и кровотечение тоже не останавливалось.

Предыдущие роды были если не совсем безболезненными, то, во всяком случае, вполне терпимыми. Тогда она поправлялась быстро и уже через две недели могла сесть на коня. Клеопатра не знала, чем вызваны ее нынешние проблемы: то ли ее возрастом, то ли тем, что ребенок уродился необыкновенно крупным; но все это в сумме привело к очень неприятному результату. А она просто не могла себе позволить в этот критический момент так расхвораться.

Послание Антония было простым и лаконичным. Треть армии мертва. Оставшимся двум третям требуется одежда, обувь и еда. Пожалуйста, немедленно доставь все в Левку, на побережье Финикии, к северу от Тира.

Он что, считает ее волшебницей? Где она ему немедленно возьмет еду и одежду для шестидесяти тысяч человек? И что за уязвимое место в их плане привело к такому сокрушительному поражению в самом начале войны?