Я с благодарной улыбкой принял косяк.

* * *

Взбрыкивая, точно в канкане, мы втроем спустились по лестнице.

– Слышь, я насчет игры,– прокричал Дин, когда мы вернулись в шатер, где шотландская кадриль под максимум мощности усилка переросла в пляску дервишей,– это ведь лажа, да?

Я повернулся к нему и сурово насупил брови.

– Ничего подобного,– решительно покачал головой,– это чистая правда.

* * *

Позже я одиноко сидел за столом, посасывал виски, смотрел на людей. Голову я опустил; одна ладонь лежала на столе. Мне было очень покойно, и я был холоден и трезв. Черт, да если на то пошло, я себя чувствовал Майклом Корлеоне. Сквозь меня прокатывались волны смеха, музыки, крика, и казалось, будто в тот миг люди, что пляшут вокруг меня, пляшут для меня, и я тут шкворень. И я молча выпил за бабушку Марго. А потом за своего отца, каким он был в последние годы жизни. Подумал о дяде Рори – где его черти носят? – и выпил за него. Даже за Джеймса, тоже отсутствующего, выпил.

Джеймс очень медленно спускался с пика праведного гнева. Он и сейчас был такой угрюмый и неприступный, что я, чего греха таить, испытал облегчение, когда он заявил, что не желает почтить своим присутствием свадьбу брата. Решил провести уикенд с какими-то школьными друзьями в Килмартине, к северу от Галланаха. Маму, наверное, огорчало, что его сегодня с нами нет, а мы с Льюисом не были в претензии.

Я пил виски. И думал.

Мимо пронеслась в танце мама. Ее партнером был потный Фергюс Эрвилл. Рядом с ним мама выглядела совсем крошечной. Лицо ее не выражало ничего определенного. «Рвнсть»,– подумал я и выпил за дядю Рори.

* * *

Льюис и Верити уехали в полночь. Их такси явно направлялось в Галланах, и только мы с мамой знали, что ночь молодые проведут в Обане. в отеле «Колумба», а завтра двинут в Глазго, в аэропорт.

Трио из четверых знай себе наяривало, танцы продолжались. Мама уехала с Хеймишем и Тоуни: переночует у них. Я, оставшись в доме за старшего, отплясывал, пока ноги держали. И болтал, пока не охрип. Аккордеонисты и примкнувшие к ним волынщики угомонились часа в два. Мы с Дином врубили магнитофон, и танцы не прекратились.

Позднее, когда гости частью расползлись по домам, частью выпали в осадок, мы с Эш пошли гулять по берегу Лох-Файна, вдоль тихо плещущих вод. Был прохладный ясный рассвет.

Помнится, я нес всякую чушь. Вроде и еле жив от усталости, а все равно в кайф. И пьян, и башка ясная. Мы сидели и смотрели на бархатно-серую водную гладь; чайки летали туда-сюда на бреющем, лениво взмахивая крыльями. Я почитал своей спутнице отрывки из стихов дяди Рори – кое-что уже выучил наизусть. Эш предложила вернуться в дом, а дальше на выбор: пить кофе или спать. Ее большие глаза были усталыми. Я решил: пусть будет кофе. Последнее, что помню,—как я потребовал, чтобы мне налили в кофе виски, и задрых в кухне, опустив голову Эш на плечо. При этом я мямлил о своей любви к отцу, и как я любил Верити, и другую такую никогда не найти, а она оказалась бессердечной стервой. Нет, она не такая, нет, она не такая, нет, она не такая, просто Верити не для меня, и будь у несчастного Прентиса хоть капля мозгов, он бы нашел девушку, которая могла бы стать ему доброй и нежной подругой и с которой ему было бы хорошо – такую как Эш. Но стоит влюбиться в нее, бормотал я Эшли в ухо, и она непременно найдет себе другого, или умрет, или уедет работать в Новую Зеландию… И почему мы всегда влюбляемся не в тех, кто предназначен нам судьбой?

Эш великодушно промолчала, только погладила меня по плечу.

* * *

Мама меня разбудила уже во второй половине дня. Я застонал, она принесла пивную кружку воды и два пакетика алказельцера и поставила на столик возле моей головы. Я попробовал сфокусировать взгляд на воде. Мама вздохнула, разорвала пакетики и высыпала шипучий порошок в кружку. Я изучил обстановку глазом, который к этому времени удалось открыть. Находился я в Лохгайре, у себя в комнате, на своей кровати; на мне были кильт, рубашка и носки. Самочувствие такое, будто голова служила мячом в долгом, жарком и трудном баскетбольном матче, а тело кто-то подменил студнем в прентисообразной упаковке.

Мама была одета в выцветшие джинсы и старый дырявый свитер. Волосы она собрала на затылке, а на руках были ядовито-желтые резиновые перчатки – они самым негативным образом подействовали на мой зрительный нерв. Из кармана на мамином боку свисала ядовито-желтая тряпка. Не придумав себе никакого другого занятия, я вновь застонал.

Мама села на кровать, положила мне на голову ладонь и обрезиненными пальцами провела по кудрям.

– Что это у тебя в волосах? – спросила она.

«Клетки мозга?» – предположил я. Такое впечатление, будто они выдавились через уши. Встречу барабанщика – убью. Но делиться чудовищным предположением с мамой не стал – по той простой причине, что не мог говорить.

– Черное что-то,– Она сомкнула пальцы и снова двинула кистью; резина противно скрипела,– Да хватит тебе стонать, Прентис. Выпей воды.– Она понюхала пальцы.– Гм…– Мама встала и направилась к двери,– Похоже на тушь для глаз…

Я монокулярно глянул на затворяющуюся дверь, вспомнил, что стонать запрещено, и только сморщился от похмельной муки.

Туши газ?

Я потягивал «Кровавую Мэри» и глядел на облака: огромные, белые, они наползали друг на дружку и были такими яркими в лучах полуденного солнца, что даже казались желтыми. Только что наш полет выровнялся, запахло едой. Впереди, в кухонном отсеке, готовили ланч. Я еще полюбовался облаками, а потом уткнулся в журнал. Путь мой лежал обратно в Лондон. В кармане грелась пара спичечных обложек; я надеялся на встречу с мистером Рупертом Пакстоном-Марром.

* * *

– Спасибо, мама… Эш?

– Прентис, салют. Как житуха?

– В кайф.

– Кильт еще носишь? Вот что, мой компьютерный…

– А ты как?

– Чего?

– Сама-то как живешь?

– Спасибо, регулярно. Слышь, отозвался мой компьютерный маг и чародей.

– Чего? Насчет дисков?

– Точняк.

– И чего? Удалось что-нибудь…

– Не гони лошадей! Сначала надо ему эти диски отправить.

– А-а… А он где?

– В Денвере.

– В Денвере?

– Угу.

– Денвер, штат Колорадо? –Да!

– В Америке?!

– Да, Северное полушарие, планета Земля, Солнечная система…

– Ладно, ладно… Так это и есть твой техасский программист?

– Системный аналитик! И это последний гребаный раз, Прентис! И ты ошибся – он не мой. Мы просто иногда по е-мэйлу переписываемся.