В конце октября того же года этот главковерх бежит сначала из Петрограда, а затем ночью скрывается и от своей армии. Пропадает на несколько лет. Прапорщик Крыленко с красными матросами наступает на Могилев и убивает доблестного и честного солдата-генерала Николая Николаевича Духонина, который заступил автоматически место главковерха, освобожденное дезертиром Керенским. Дитерихс избегает этой участи, и ему после нескольких дней удается скрыться в Киеве.

Новый этап – он с чехами. В их эшелоне, как начальник штаба, добирается до Владивостока, где его застает весна 1918 года. Общее выступление; при содействии японцев чехи берут и этот город. На помощь сюда спешит отряд русских офицеров из полосы отчуждения Восточно-Китайской железной дороги, но Дитерихс передает, что он будет разговаривать с ними только в том случае, если они положат оружие. Вскоре он появляется в роли начальника штаба Яна Сырового, надевает на себя чешскую форму без погон, защищает узкочешские интересы, зачастую с большой настойчивостью.

Когда чехи ушли в тыл, они стали производить чистку в своих командных верхах и всех русских офицеров убрали вон. Принужден был уйти и Дитерихс. В начале 1919 года он опять во Владивостоке, уже в русской форме, с очень маленькими защитными погонами генерал-лейтенанта.

С разрешения верховного правителя он, в специальном поезде, отвозит на английский крейсер «Кент» для сохранности все вещи, оставшиеся от царской семьи в Тобольске и Екатеринбурге, тщательно собранные русскими людьми; целый вагон реликвий.

После этого генерал Дитерихс становится во главе следственной комиссии по делу о злодейском убиении государя, государыни и августейших детей. Тщательно ведет он розыски, строит целую систему, отдается весь делу, помогая большой работе следователя Н. А. Соколова.

Когда Гайда пытался, по указке эсеров, пойти против адмирала Колчака и решено было убрать его, генерал Лебедев ездил к Дитерихсу и, предложив ему пост командующего Сибирской армией, составил совместно с ним план действий и исправлений дезорганизации, внесенной Гайдой. Генерал Дитерихс с большою радостью ухватился за это предложение. Он начал с того, что отменил все приказы Гайды и довольно спешно повел армию в тыл, надеясь здесь ее перестроить на новых началах.

Лебедев, которому адмирал верил до конца чуть ли не больше всех, вскоре должен был уйти. Его место занял генерал Дитерихс, сделавшись главнокомандующим фронтом и одновременно начальником штаба верховного правителя. Так что цель, поставленная социалистами Гайде – убрать Лебедева, была достигнута.

Здесь с вершины власти начинается ряд непонятных действий, слов, распоряжений, вплоть до самого ухода генерала Дитерихса с поста и до отъезда его из Омска. То он сам заявляет:

– Подумайте, Пепеляев мне доложил, что он и его генералы требуют созыва Учредительного собрания или земского собора немедленно, – иначе будто дело не пойдет. Я посоветовал им: пустить пулю в лоб, если они так думают. Это какая-то керенщина.

А затем тот же Дитерихс берет в самый трудный момент, снимает армию Пепеляева с фронта и перебрасывает ее по железной дороге в тыл, чем невольно создает смертельную угрозу самому существованию боевой армии; как показали события, эти действия и привели к предательству Зиневича и к Красноярской катастрофе.

Но в это время Дитерихс стал уже горячим сторонником и заступником идеи созыва земского собора в Сибири; идеи, с которой носились омские министры и так называемая общественность.

То он выпускает во Владивостоке, мужественно и открыто, за своей подписью прокламацию о еврейской мировой опасности, о необходимости самой упорной борьбы с ними, общего крестового похода. А затем, получив власть, чуть ли не потакает эсерам, среди которых больше половины были и есть жиды.

– Нельзя, надо считаться с общественностью…

Во время осеннего напряжения армии, нашей победной Тобольской операции, генерал Дитерихс не может подать на фронт ни одного эшелона пополнений, не может заставить тыл, полный складами и людскими запасами, помочь армии, одеть ее, снабдить хотя бы самым необходимым; и повторяет с таинственным видом:

– Важно не то. Надо лишь продержаться только до октября, когда Деникин возьмет Москву. Необходимо до этого времени сохранить верховного правителя и министров. Остальное не важно.

Что он думал, какие мысли роились у него в голове, когда он сидел в своем вагоне, уставленном иконами и хоругвями, и работал за письменным столом целые ночи напролет? Так же трудно понять, как и то, что таилось у него на душе тогда, когда он шел с Крымовым, работал с Керенским, служил у чехов, ехал из Омска на восток, сидел в Верхнеудинске во время нашего тяжелого похода через Сибирь.

Такие же неясные и неопределенные были его мысли и речи здесь, в Верхнеудинске, во время последней встречи. Видно было только, что его оставила или, по крайности, сильно ослабла в нем мистическая уверенность в особом призвании спасти Россию; та неотвязная идея, которая раньше проявлялась во всем и которая дала основание П. П. Иванову-Ринову метко назвать его Жанной д’Арк в рейтузах. Временно опять генерал Дитерихс затих и вскоре уехал в Харбин.

В Верхнеудинске стояла бригада японцев под командой генерал-майора Огаты. Во всем Забайкалье в ту пору одним из важнейших факторов являлись японцы. Их воинские части были ведь настоящей императорской армией, такой как наша в 1914 году. Организация и воинская дисциплина стояли так же высоко, как в обычное время; офицерский корпус и солдаты представляли отличный боевой материал, причем сила дивизии простиралась до 12–14 тысяч штыков и была достаточна для разгрома всех большевицких войск, – если бы японцы решили выступить на помощь белым активно. Этого добивались от них давно и директория, и Омское правительство, и теперь атаман Семенов; давно и напрасно, так как японцы, не говоря окончательно «нет», оттягивали время и в общем держались пассивно.

Необходимо – в целях справедливости и правды, а следовательно, и интересов нашей Родины – сказать о том, что отношение японцев во всех случаях, кроме самого первого периода интервенции, значительно отличалось от всех остальных союзников. Только вначале, в 1918 году, японцы, и то не командование их и не воинские части, а специальные миссии, стремились как можно больше и скорее набрать того, что плохо лежало; это были главным образом секретные карты и планы, делались съемки в районе Владивостокской крепости, занимались казармы в важных стратегических пунктах. Но уже с января 1919 года все это было совершенно устранено, отношения резко переменились в самую лучшую сторону. Поведение японского командования и войск стало вполне союзническим, даже рыцарственным. И они одни остались теперь в Сибири, чтобы помочь русским людям, русскому делу.

Положение их было не из легких. Как раз в те дни, в начале 1920 года, игроки мировой сцены начали перестраиваться. Слабое своей разрозненностью и расплывчатостью Белое движение отшатнуло Ллойд Джорджа, Клемансо и K°, успев их напугать все-таки призраком возрождения сильной национальной России. Видимо, этот испуг и был одной из причин, почему они поспешили приложить преступную руку свою к предательству и погублению белых. Эти современные руководители мировой политики, только что проклинавшие большевиков, призывавшие «всех чистых русских к борьбе с этими врагами не только России, но всего человечества», начали говорить о невмешательстве в русские дела; Ллойд Джордж шел дальше и уже нащупывал почву для переговоров с советским правительством, с теми же большевиками. Под влиянием сложных и путаных причин «союзники» бросили белых и отошли от них, умыв руки.