Только в кабинете со стенами, выкрашенными пару лет назад по указанию прежнего руководства ГУВД в «веселенький» цвет детской непосредственности, Семен почувствовал неладное. Но было поздно.

— Да, да. Я вам сказал всю правду, — почему-то начал оправдываться он, — я был в кино. И билет, наверное, у меня сохранился… Да, с Маратом мы были близки, но это наше личное дело… Нет, я не знал, что он должен был вернуться в тот вечер… Никого не подозреваю… Я же уже сказал, что говорю правду, ну почему вы не верите? Хотите расписку напишу?..

Касьяненко охотно подхватил мысль задержанного.

— Так говоришь, ты именно правду рассказал? И Марат — твой ближайший друг, которому ты желаешь только добра?

Убийца охотно поддакнул: «Конечно же, я тоже очень хочу, чтобы преступников нашли. И Марат об этом знает».

— Ну, пока, наверное, не знает, — усмехнулся Касьяненко, — но мы это исправим. — Оперативник положил перед подозреваемым чистый лист бумаги и ручку. — Пиши: «Марат, я добровольно рассказал милиции всю правду. Все должны получить по заслугам. Говори правду тоже. Так будет для всех лучше. Семен». Написал?

— Нет, а зачем про Марата-то надо? — Задержанный лихорадочно соображал, чего добивается этот хитрый мент, — я лучше сам ему все скажу…

— Не скажешь — друг твой сейчас лечится, время не приемное, так что тебя к нему не пустят, а я все равно поеду, — возразил Дима и, словно спохватившись, вдруг быстро переспросил: А ты что, боишься, что Марат какую-то другую правду расскажет?

— Нет-нет, я ничего не боюсь, — залепетал убийца и быстро дописал вмиг вспотевшей рукой конец записки, — я могу идти домой?

Но оперативник лишь развел руками: «Извини, пока нет. С тобой еще хотели поговорить мои коллеги из отдела по наркотикам». (Семен облегченно вздохнул — ни одного грамма «дури» у него не было ни при себе, ни дома — все хранилось в более надежном месте, о котором менты не могли знать. А разговоры… — Их к делу, как говорится, не подошьешь).

Передав задержанного в дежурную часть и строго-настрого наказав никуда того не выпускать, Касьяненко на последние деньги поймал такси и помчался в больницу к раненому.

Там оперативник договорился, чтобы ему открыли кабинет старшей медсестры, привел туда ничего не подозревающего Маратика и положил перед ним на стол записку любовника:

— Так, ты почерк своего дружка знаешь. Он уже все рассказал. Читай и говори правду. Это на суде зачтется.

Марат осторожно пододвинул к себе злополучный листок, несколько раз пробежал его глазами, потом уронил голову на здоровую руку, лежащую на столе и его плечи судорожно затряслись от безутешных рыданий.

— Я не хотел ее убивать, не хоте-ел!.. Это все он… Он не должен был в меня стрелять… Ни в кого не должен!.. Но я же любил его!.. Вы ничего не понимаете… Люби-и-ил!.. — Заливаясь слезами в отчаянии кричал Марат в то время как Касьяненко, брезгливо отстранившись от предателя, накручивал телефонный диск, чтобы вызвать дежурную машину…

Подвальное кафе «Кентавр» было заведением мрачным, под стать дождливой погоде. Пахло пережаренными котлетами и горелым мясом, из подсобки несло сортиром, хотя этот полезный кабинет использовался только персоналом, а вовсе не посетителями.

Что касается последних, то в этот час, в темном зале сидели только двое. На столе перед ними стояла наполовину опустошенная бутылка водки и тарелка с «греческим» салатом. Судя по всему, это блюдо, в отличие от водки, гостям не понравилось

— Одно не пойму, Том. Овощи одни и те же. Рецепт один и тот же. А вкус — совсем разный. В Боснии мы жрали помидоры и перцы без всякого салата и было вкуснее. А сейчас, блин, какой-то картон с уксусом.

— На Балканах они были прямо с грядки, — неторопливо ответил собеседник. — Выращивали их без химикатов: все нитраты уходили на мины. И ты еще одно отметь, мы были моложе. И наша требуха еще не была испорчена водкой. Все-таки, там мы пили гораздо меньше, чем здесь.

— Спорить не буду, — согласился Тим, в другое время всегда готовый поспорить. Будто бы желая проиллюстрировать сказанное, он налил рюмку другу и тебе. — Будем чокаться?

— Нет. Я и пить не стал бы. Но раз налито… Вот только чокаться не буду точно. Уж извини. Я за последние годы чокаюсь очень редко.

— Вообще-то пора выпить за прекрасных дам, — укоризненно произнес Тим, у которого сегодня было на редкость миролюбивое настроение. — Проще говоря, за одну даму. Кстати, чтобы обсудить ее дела мы здесь и встретились. Ты сам понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю, — ответил Том. Я тоже хочу выпить за здоровье этой особы. Но стукаться рюмками при этом не хочу. Не собираюсь. Ты, надеюсь, понимаешь почему. Слишком много поминок вокруг нее. И раньше было, и сейчас.

— Любишь ты темнить, Паша, — выкашлянул Тим, опрокинувший рюмку. — Лично я поминок не замечал. Пожалуй, кроме одного жмурика. Ну, это, как оказалась, совсем левая история.

— А ты расскажи, — попросил Том. — Давно заметил, вокруг тебя всегда валяются неучтенные жмурики. Как я помню, если бы тебя однажды не оттащили от поверженного тела, ты создал бы первого жмурика, еще не кончив среднюю школу.

— Чего рассказывать? — огрызнулся Тим. — Это моя проблема. Если так уж чешется узнать, хорошо, слушай. Заодно, больше не будешь меня спрашивать: где я пропадал последние четыре дня. Предупреждаю заранее, я считаю себя виноватым. Но правым. В следующий раз тоже поступил бы именно так.

Ладно. Помнишь, когда я последний раз заходил к Азартовой? Простились мы на нервах, ну тут долго говорить. Решил немножко успокоиться, а в кабак идти не хотелось. Никуда уезжать не стал, дай, думаю, понаблюдаю за подъездом.

— Нет, чтобы валерьянку выпить, успокоиться, так он слежку устроил, — отчетливо пробурчал Том. Друг продолжил.

— Я его срисовал уже через десять минут. Ходит кругами, смотрит, звонит куда-то. Меня, наверное, заметил. Нет, не то, что я слежу, а что вообще здесь тусуюсь. Такая злость взяла! Меня наняли и мне не доверяют! Причем специально, какого-то хрыча нашли. Ну, не совсем старикашка, просто, мудозвон предпенсионного возраста. Меня злость взяла, не помню, как завелся, как газанул. Короче, как говорят братаны из ГИБДД, совершил наезд на пешехода и скрылся с места происшествия.

— Дальше, — жестко потребовал Том, чувствуя по глазам друга, что история не закончена.

— Ну, а дальше узнал, что поторопился. Позвонил Азартовой, наша дурочка в истерике, говорит, что сети плетутся, недавно ей частного сыскаря наняли, так его немедленно раздавили. Я, конечно, себя проявлять не стал, хотя в первую минуту матюгнулся по полной программе. Надо же так, раздавил как таракана, даже не подумал. Хотя правильно сделал по жизни — я же ее предупреждал: не вмешивай никого. Так нет, все баба по-своему сделала. Я уж раскаиваюсь, что разоткровенничался с ней. Надо было самому все решать… В итоге решил денька на три затаиться. Ведь менты такие дела просто так не оставляют. Вроде, пока все тихо.