Александр Васильевич предлагал и другой способ воздействия на Турцию: перейти Дунай, объявить свободу Болгарии и наступать на Стамбул, пока мир не будет подписан (П 351). Это, при его искусстве полководца, требовало меньше жертв, чем штурм такой мощной крепости, как Измаил. Даже с помощью осадной артиллерии, которой он не располагал, обезвредить вкопанные в землю бастионы за короткий срок было нельзя. Наступать с 30-ю тысячами против 35-ти, имея половину войска нерегулярных казаков, значило в лучшем случае понести огромные потери. Суворов не мог позволить массе вооруженных турок выйти из города в свой обезлюженный тыл, сделать им «золотой мост» для сокращения жертв. Битва с храбрыми людьми, которым некуда отступать, предстояла кровавая. Все, что мог сделать полководец — организовать невозможный по нормам военной науки штурм так, чтобы уменьшить русские потери.

10 декабря 1790 г. «по восходе солнца с флотилии, с острова и с четырех батарей… открылась по крепости канонада и продолжалась беспрерывно до тех пор, когда войска пошли на приступ». К ночи турецкие пушки совсем перестали отвечать. В 5.30 утра 11 декабря колонны и десант в густом тумане двинулись на штурм.

«Храбрые воины! — гласил приказ Суворова войскам, созвучный речи древнего русского воителя, неустрашимого князя Святослава. — Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам надлежит не сражение, которое бы в нашей воле состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою!» При приближении русских готовые к штурму турки ударили картечью и залпами мушкетов с бастионов и вала. Пока егеря отвечали на огонь, линейная пехота с офицерами впереди спустилась в ров, приставила лестницы и взошла на вал. Заняли валы и бастионы и десантники с Дуная. Отразив вылазки и контратаки турок, русские с подкреплением резервов к 11 часам заняли весь периметр укреплений. В открытые ими ворота вошла кавалерия и полевая артиллерия. Гусары Воронежского и карабинеры Северского полков, «спешившись и отобрав ружья и патронницы от убитых, вступили тотчас в сражение».

Главным оружием везде был штык — им солдаты сомкнутыми рядами очищали город. «Мужество начальников, ревность и расторопность штаб- и обер-офицеров и беспримерная храбрость солдат, — рапортовал Суворов, — одержали над многочисленным неприятелем, отчаянно защищавшимся, совершенную поверхность, и в час пополудни победа украсила оружие наше новыми лаврами». «Таким образом, совершена победа. Крепость Измаильская, столь укрепленная, столь обширная и казавшаяся неприятелю непобедимой, взята страшным для него оружием российских штыков!»

История еще не знала сражения столь жаркого и победы столь полной, как взятие Измаила 11 декабря 1790 г. «Нет крепче крепости, нет отчаянней обороны, как Измаил, павший пред… кровопролитным штурмом» (Д II. 629). Почти все генералы и офицеры получили раны. Но Суворов доказал, что с русскими «чудо-богатырями» «самый кровопролитный штурм стоит меньше, чем осада». Русские потеряли убитыми до 2 тысяч, ранеными — свыше 2, 5 тысячи (Д II. 631, 637) — в мирное время в армии больше умирало в год от болезней.

Турки стояли насмерть. Из 35 тысяч вооруженных противников (неприятель насчитывал у себя 40 тысяч, но Суворов счел это преувеличением) 1 человек бежал, 26 тысяч было убито, 9 тысяч взято в плен. И воистину поразительно миру было узнать, что, сражаясь, как львы, суворовские солдаты великодушно щадили обезоруженных врагов. Они спасли жизнь тысячам женщин и детей, многие из которых участвовали в сражении, спасли 4285 мирных молдаван, 1400 армян, 135 евреев и некоторое число татар Измаила. После битвы все они были «вновь в город введены в их жилища».

Несмотря на ярость схватки, приказ Суворова «обезоруженных отнюдь не лишать жизни» был выполнен. Турки, засевшие в «мечети, двух каменных ханах и в казематной каменной батарее», прислали парламентеров и сдались. Их было более 4250. Еще больше было взято в плен мелкими группами. Почти все пленные были изранены, «назавтра до двух тысяч от ран померло». «Более тысячи» тяжелораненых Суворов оставил местным жителям на «пропитание» и лишь 6 тысяч отправил в Бендеры.

Русские войска взяли в Измаиле богатую добычу. Было захвачено 345 знамен, 265 орудий, «большой пороховой погреб и разные снаряды». Львиную часть рапорта Суворова составляет описание подвигов генералов, офицеров и сержантов, представленных им к наградам (солдат полководец наградил сам, прежде всего из добычи).

«Невозможно превознести довольно похвалой мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в этом деле подвизавшихся. Нигде более выразиться не могло присутствие духа начальников, расторопность и твердость штаб- и обер-офицеров, послушание, устройство и храбрость солдат!» В тяжелейших условиях, при разгроме превосходящих сил неприятеля, засевшего в прочной твердыне, они «сохранили всюду порядок. Сие исполнить свойственно лишь храброму и непобедимому российскому войску!» — завершил Суворов свой рапорт. И он был прав. В то время даже враги и завистники России признали, что в Европе нет армии, способной на такой подвиг.

Победитель имел уже все высшие российские ордена. Как о лучшей награде, он просил о достойном воздаянии героям штурма Измаила. Чтобы наградить его, императрица велела выбить для войск медаль в память штурма крепости. Простой измаильский крест «За отменную храбрость» многие десятилетия почитался более убедительным знаком отличия, чем высокие ордена. Выбита была и личная медаль с портретом Суворова — такая же, какой сам Потемкин был награжден за Очаков. На обороте, в четырех медальонах, прикрепленных к лавровому венку, гордые надписи: «Кинбурн», «Фокшаны», «Рымник», «Измаил»; над венком: «Победил». Александр Васильевич стал подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, где полковником была сама государыня. Правда, таких подполковников было уже 10. Фельдмаршальский чин, о котором мечтал Суворов, он снова не получил…

Биографы Суворова полагали, что после штурма Измаила полководец поссорился с Потемкиным и впал в немилость двора. Лишь в конце XX в. B.C. Лопатин убедительно доказал, что это — анекдот. Никакого разрыва отношений Александра Васильевича со светлейшим князем не было. Когда Потемкин, обеспечив России победу в войне с Турцией, в начале февраля 1791 г. сдал командование армией Репнину и вернулся в Петербург, Суворов, буквально через несколько часов, поехал за ним. Прибыв в столицу на три дня позже светлейшего, Александр Васильевич разделил с ним почести на победных торжествах, длившихся больше месяца.

Версия, будто недовольного не получением фельдмаршальского чина Суворова под надуманным предлогом сослали из Петербурга в Финляндию, в дикое захолустье, даже не нуждается в опровержении. Суворов, как всегда, радовался наградам и почетным местам, которые отводились ему на парадных церемониях и за столом императрицы. Но, как обычно, чувствовал себя при Дворе неудобно, в чужой и враждебной среде. «Здесь поутру мне тошно, ввечеру голова болит, — писал он в 1791 г. в Петербурге. — Перемена климата и жизни. Здесь язык и обращения мне незнакомы, могу в них ошибаться. Поэтому расположение мое не одинаково: скука или удовольствие… Охоты нет учиться (придворным манерам), чему доселе не научился». Оценка людей по поступкам, а не по службе, подозрения, бесчестность и зависть раздражали его и пугали, выезды в свет не радовали. «Выезды мои кратки; если (станут) противны, и тех не будет» (Д III. 1).