— Хорошо он живет? Богато?

— Очень богато. У него казенная квартира под Смольным. Никак комнат десять будет.

— Где же он тебя принимает: в комнатах?

— Нет, сударь, туда я сам не иду. Где же нам, мужикам сиволапым, в барские хоромы залезать! Там и ковры, и зеркала, и всякая мебель, того и гляди, что-нибудь попортишь или запачкаешь… А я, как прихожу, так на кухню, либо в людскую, где у него денщики живут. Там он меня и принимает: денщиков вышлет вон и велит подать, что есть в печи, сам присядет со мной и беседует»[456].

История Эвальда показывает, как, с точки зрения людей того времени, должны были вести себя люди в подобной ситуации. Брат-полковник не стеснялся крестьянской родни. Брат-извозчик не пытался подчеркнуть, будто они ровня. Оба проявляли смирение.

Но обратим внимание: полковник один, он не женат. Ему трудно найти невесту по себе. Даже обедневшая дворянка за него пока не пойдет. С получением генеральского чина картина изменится: где-нибудь в провинции он сможет взять чиновничью дочку. Эдакую Анну Андреевну, лет на двадцать моложе, которая при любом случае станет поддевать необразованного мужа и говорить ему: «Это тебе в диковинку, потому что ты простой человек, никогда не видел порядочных людей… Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совершенно переменить… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь».

Жена из «порядочных людей» открывала выслужившемуся мужу двери в «свет», пусть и не столичный. Сам Городничий боится моститься слишком высоко и в сцене про «голубую» и «красную» кавалерии на каждом шагу спрашивает совета жены.

«Городничий… Так вот, Анна Андреевна, а? Как же мы теперь, где будем жить? Здесь или в Питере?

Анна Андреевна. Натурально, в Петербурге. Как можно здесь оставаться!

Городничий. Ну в Питере, так в Питере; а оно хорошо бы и здесь. Что, ведь, я думаю, уже городничество тогда к черту, а, Анна Андреевна?

Анна Андреевна. Натурально, что за городничество!

Городничий. Ведь оно, как ты думаешь, Анна Андреевна, теперь можно большой чин зашибить… Как ты думаешь, Анна Андреевна: можно влезть в генералы?»

Это «а?» очень красноречиво. Сквозник-Дмухановский постоянно оглядывается на жену не потому, что подкаблучник, а потому, что она — все-таки птица из другого мира, хотя и соединена с ним узами брака. Городничиха обладает знаниями, которых у супруга нет. И быть не может. Именно поэтому ей удается ставить его иногда в тупик. Гоголь подчеркивал в «Замечаниях для господ актеров», что Анна Андреевна «берет иногда власть над мужем потому только, что тот не находится, что отвечать ей».

Похожую семейную ситуацию описал приснопамятный Вигель. Проезжая через Феодосию, он навестил «своего предместника» градоначальника А. В. Богдановского. Его жена Настасья Александровна, «дочь главноначальствующего над Московским воспитательным домом… рассказывала, как в Керчи умирала с тоски; и неудивительно: она без французского языка ступить не могла, а на нем не с кем ей было там разговаривать; она любила играть на фортепьяно, а там некому было ее слушать… Совсем противное являл муж ее. Из обер-офицерских детей целый век прослужил он в армейских полках и, следовательно, не получил никакого образования. Мужик он был честный; от природы с умом тупым, однако ж не без сметливости и особенно не без расчетливости в денежных делах… Мягкость характера и учтивые формы нескоро давали заметить в нем остатки солдатчины. Генеральское звание не совсем еще тогда потеряло свою цену, и в Москве нетрудно было ему соединиться с пожилою девою… зрелой и даже перезрелой, когда вышла замуж… К сожалению, он был из тех невежд, которые не постигают даже необходимости знания дел в гражданской службе… И вот человек, который, подобно мне, избран был градосоздателем! О, какое разочарование!»

Однако главное унижение ждало Филиппа Филипповича впереди. «В городе Днепровске, бывшем селении Алешки… пожаловал ко мне городничий… и объявил, что он счел долгом навестить приезжего товарища… Очень заметно было, что он даточный (от слова „дать“, из помещичьих рекрутов. — О. Е.), безграмотный солдат, во время войны вышедший в офицеры и по праву раненого получивший место. Несколько времени потешался я необыкновенным его невежеством, но, наконец, соскучился и без церемоний сказал, что хочу спать»[457].

«Необыкновенное невежество» — одна из черт гоголевского Городничего, благодаря которой «очень неглупый по-своему человек» в отношении преподавателей уездных училищ ведет себя так же неуверенно, как и в разговоре с женой. Точно подозревает, что гримасы и излишняя горячность «неразлучны с ученым званием»: «Нужно позаботиться особенно на счет учителей. Они люди, конечно, ученые и воспитывались в разных коллегиях, но имеют очень странные поступки… Один из них, например… никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не сделать гримасу… Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я не могу судить; но… господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет… То же я должен вам заметить и об учителе по исторической части. Он — ученая голова — это видно, и сведений нахватал тьму, но только объясняет с таким жаром, что не помнит себя… Как добрался до Александра Македонского… сбежал с кафедры и что силы есть хватил стулом об пол. Оно, конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? От этого убыток казне».

Сколько раз мы хохотали над этой сценой! Она вошла в присловья. Между тем Городничий тут на высоте. Он предпочитает лучше попрятать учителей со странностями, чем показать проверяющему: вдруг отнимут, а других-то нет. От чиновника редко услышишь: «может, оно там и надо так», «я об этом судить не могу». Более образованный собрат оставил бы уездное юношество без рассказов об «ассириянах и вавилонянах». А ведь «убыток казне», наоборот, именно от этого.

Опыт заменял таким людям, как Сквозник-Дмухановский, знания. Городничий принадлежал к тому могучему-дремучему племени, которое вытесняло в государственном аппарате не желавших служить дворян. Надзор, обратив на это внимание, встал скорее на сторону опытных служак. В 1835 году вышло временное Положение о гражданских чинах и должностях, по которому устанавливалось равенство «класса» должности «классу» чина. Оно создавало стройную систему, не учитывая реалий. «У нас служащие по гражданской части могут быть разделены на два разряда, — сказано в отчете, — первый составлен из людей богатых, детей знатных родителей, мало трудящихся и достигающих чинов посредством покровительства. Другой составляется из чиновников бедных, трудолюбивых, способных. Сии последние… достигают трудами своими и высших чинов, и высших должностей и службою приобретают себе хлеб насущный». Результатом нового Положения станет порядок, при котором «богатые и знатные обратятся к получению должностей, которых конечно будут достигать преимущественно перед бедными, хотя и более способными чиновниками. А сии последние хотя и будут продолжать трудиться, хотя по существу вся тяжесть службы и будет на них лежать, но занятие высших должностей… уже не будет их уделом… А начальство через то лишится чиновников ему полезных по долговременному их опыту»[458].