– По доброму ли здравию поживаете, любезная Дарья Ковальевна?

У неё расширились глаза, и она, взяв его под руку, повлекла к креслам у стены:

– Князь Эдуард, от кого-кого, а от вас я никак не ожидала такого услышать… Вы что же, вологодский?

– Нет, сударыня, но в Мологе я бывал; останавливался у дедушки вашего, Миная Силыча. В Плоскове и Рождествене тоже бывал. Мы с вами там даже встречались.

– Ну, этого не могло быть! Я уехала оттуда тридцать лет как, а ведь вам самому вряд ли больше? – И она лукаво засмеялась. – Да и дедушка умер… – она махнула рукой, – ещё при царе Фёдоре Алексеевиче. В самом деле, князь, откуда я вам известна?

Стас призадумался. Действительно, странно получается. Не ожидал встречи, не подготовился, эх… Надо как-то выкручиваться.

Тридцатилетний отчим с нежностью посмотрел на свою сорокапятилетнюю падчерицу:

– Вы прекрасно выглядите. И достигли многого. Парфюмерная фабрика… Дети… Батюшка ваш названый вами бы гордился.

Дарья сказала с гордостью:

– У меня ещё трое, взрослые; старшенький Станислав ныне в Париже с отцом, и две дочери замужем.

Потом вздохнула и добавила:

– Правда, ещё трое умерли во младенчестве. А что до батюшки моего названого… то как вы можете судить? Ведь вы его не знали.

– Ну-у, знал, не знал… Я знал его родичей. Мы, можно сказать, одна семья.

Она внимательно вгляделась в его лицо и растерялась:

– Как же так? Вы князь, а он… кто? Матушка говорила, он с неба упал…

– Все мы в какой-то мере упали с неба… А она где нынче, матушка ваша, Алёна Минаевна?

– Она после того, как батюшка разбился в храме, ушла в монастырь под Вологдой. Скончалась этой осенью…

Достала платочек, промокнула глаза, глянула виновато:

– Я даже на могилке её не побывала. Стыд-то какой…

«А я-то, – подумал он. – Был же осенью в Москве, до Вологды три дня верхами… Если б знал…»

Курфюрст баварский[71]Макс Эмануэль, говоря попросту, обалдел, получив от своего парижского портретиста верительные грамоты с подписью русского царя.

– Вот новости! – сказал он. – И вы к тому же князь, герр де Грох! Как можно дворянину картины малевать?

Но грамоты всё же принял.

Вскоре у Стаса было своё консульство. Он обустраивал его, учитывая три обстоятельства. Во-первых, нечего было и ждать бешеного наплыва русских туристов, нуждающихся в консульских услугах. Во-вторых, содержать офис ему предстояло на свои. Наконец в-третьих, настоящая задача его была – готовить европейскую общественность к будущему имперскому статусу России. А что такого статуса она достигнет, кто-кто, а уж он-то знал точно.

Купил домик недалече от замка курфюрста – благо накопления позволяли; устроил скромный офис, жилые помещения, комнату для сельских своих пареньков, помощничков Ваньки и Прошки. Они при добром барине да в богатой стране было распоясались: ленятся, пиво пьют и мясо жрут. Но Стас, когда схлынули первые заботы, привёл их в чувство. Взял Ваньку за грудки, посмотрел в глаза страшно и пообещал: «Ещё раз повторится, сдам тебя, скотина, в армию солдатом». Прошку пугать не пришлось: он посообразительнее и вообще прилежный.

Довольно быстро Стас усвоил, что дипломатия – это искусство выпятить достоинства и силу своей страны. Чтобы одно её упоминание трепет вызывало у окружающих; иначе доказывать силу придётся войной. А вот Священная Римская империя сначала воевала – захватила итальянские земли, и лишь потом её дипломаты начали запугивать остальные страны Западной Европы. Так что на самом деле дипломатия и война связаны сильнее, чем он раньше думал.

Самую мощную дипломатическую сеть, как выяснил Стас, получая со всех сторон разнообразные документы, имел Ватикан. Для распространения католичества во все края и ради своего политического господства папы без сомнения использовали оружие, шпионаж, подкуп, отлучения от церкви, интердикты[72]и тайные убийства.

Российская дипломатия была просто младенцем!

Наезжая два-три раза в год к Матвееву в Амстердам или к Урбиху, царскому посланнику при имперском и датском дворе, Стас проникся важностью дипломатического протокола. Ни буковки не должно быть искажено в титулах владык! Если дипломат позволяет своим зарубежным коллегам вольность и пренебрежение в таких вопросах – он позволит и большее. Они решили, что принятое в западных странах латинское написание слова «царь» в виде «tzar» – ошибочное, искажающее суть; следует писать «czar», что есть сокращённое «caesar» – император. И мгновенно возвращали адресату любые дипломатические документы, содержащие неправильное написание.

В Амстердаме Стас проводил свободное время в компании дьяка Шпынова. Иногда ездили в Париж; как же изумились новому его качеству прежние приятели!.. Он вытащил из-под моста оборванца Жана, некогда сведшего его с мэтром Антуаном, одел его, купил ему квартирку. А через год опять обнаружил дурака под мостом!

– Что ж, – сказал Стас. – Jeder hat sein Schicksal.[73]

Необходимость содержать резиденцию, разъезжать по всей Европе и вообще вести достойную дворянина жизнь заставила Стаса искать приработок. Имея множество друзей-художников в культурном центре мира – Париже – и заведя влиятельных знакомых в разных странах и городах, он наладил крепкую сеть сбыта картин.

Был, конечно, у него ещё один источник дохода: калужское имение. Но в первый же год, когда он послал Прошку в Россию, обнаружились трудности.

Царь Пётр запретил вывоз денег.

Стас уже слышал от коллег, которые, в отличие от него, всё же были на государственном довольствии, что им вместо денег выдавали меха, – торгуй, посол, и крутись из выручки. Теперь, оказывается, и частным лицам вывоз прикрыли. В Москве, говорил Прошка, слухи бурлят; купцы недовольны. Ввозить в Россию золото и серебро им разрешают – благородные металлы не облагаются никакими пошлинами, – а вывозить – извини. Купи на деньги русские товары и вези куда хочешь.

Запретил, антихрист, шить одежду с золотыми и серебряными нитями, чтобы зря металл не тратить.

Хотел Прошка, по уму своему, переть через пол-Европы сельскую продукцию – тоже нельзя! Только обработанный товар. Верёвку можно, а пеньку нет. Масло из льна можно, а семена того же льна – нет. Сапоги можно, а невыделанные кожи – нет! Ой что творят…