Теперь беседу направляла София Цеттерлунд.

Жанетт смутно представляла себе, что означают упомянутые Софией термины. София-младшая как-то говорила, что у Самуэля Баи было подобное расстройство личности.

– Хотя это явление крайне редкое, ничего сложного в нем нет, – продолжала София-старшая. – Виктории пришлось создать несколько версий себя самой, чтобы найти силы выжить и разобраться с воспоминаниями о том, как она выжила. Когда решался вопрос о ее новых личных данных, она получила соответствующие документы, один из ее внутренних персонажей обрел плоть и кровь. Этот персонаж – заботливая часть ее, та, что смогла получить образование, найти работу и так далее, коротко говоря – жить нормальной жизнью. В письме, которое я получила, она писала, что идет по моим стопам, но что она не работает с фрейдовским психоанализом…

София снова улыбнулась, блеснула на Жанетт глаукомой и встряхнула стеклянный шар. Жанетт почувствовала, как подскочил пульс.

По стопам Софии, подумала она.

– Фрейд писал о моральном мазохизме, – добавила София. – Мазохизм диссоциативной личности может состоять из того, что он или она вновь и вновь переживают направленную на себя агрессию, позволяя некой альтернативной личности направлять эту агрессию на других. Я предположила подобную черту у Виктории, и если она не получала помощи в разрешении своих проблем во взрослом возрасте, велик риск, что эта личность продолжает жить в ней. Она действует, как ее отец, чтобы мучить себя, чтобы наказывать себя.

София сунула окурок в стоящий на столе цветочный горшок и откинулась на спинку кресла. На ее лицо вернулось отсутствующее выражение.

Жанетт покинула «Сольрусен» спустя десять минут и один выговор. Они с Софией выкурили по пять сигарет каждая, на чем их и поймали заведующая с медсестрой, которая принесла Софии лекарство.

Жанетт прочитали нотацию и выругали, после чего попросили выйти вон. К счастью, она успела узнать достаточно, чтобы расследование могло двинуться дальше.

Она села за руль, повернула ключ. Мотор захрипел и отказался заводиться.

– Вот дерьмо, – выругалась Жанетт.

Сделав с десяток попыток, она сдалась и решила пойти выпить кофе где-нибудь поблизости, позвонить Хуртигу и попросить заехать за ней. Можно будет заодно обсудить то, что рассказала София Цеттерлунд.

Жанетт спустилась к центру Мидсоммаркрансена, к кабачку «Три друга», располагавшемуся прямо напротив метро. Зал был наполовину пуст, и Жанетт нашла свободное место у окна, которое выходило на Мидсоммарпаркен, заказала кофе, бутылку воды «Рамлёса» и набрала номер Хуртига.

– Так, что случилось? – с энтузиазмом спросил Хуртиг, и Жанетт улыбнулась, делая большой глоток минералки, чтобы прочистить горло.

– София Цеттерлунд рассказала, что Виктория Бергман – психолог.

Избыточность – один из ярчайших симптомов неудовлетворенности, так ведь? Погрузившись в себя, София Цеттерлунд прогуливалась вдоль Хорнсгатан. А неудовлетворенность разве не есть атака на изменения?

София ощущала себя зверем, за которым идет охота, но охотником был не человек, а воспоминания. Прошлое вторгалось в повседневные мысли о покупке продуктов и прочую рутину.

Ей могло стать дурно от знакомого запаха, а от внезапных звуков сводило желудок.

София понимала: рано или поздно придется рассказать Жанетт, кто она на самом деле. Объяснить, что была больна, но теперь здорова. Неужели так просто? Просто рассказать – и все? И как отреагирует Жанетт?

Когда она помогала Жанетт с профилем преступника, она просто, несентиментально и хладнокровно, рассказывала о себе самой. Ей не нужно было читать описания мест преступления – она и так знала, как они выглядят. Как они по идее должны выглядеть.

Все встало на свои места. Она поняла.

Фредрика Грюневальд и Пер-Ула Сильверберг.

Кто еще? Регина Седер, разумеется.

И наконец – она сама. Так должно быть.

Вот что должно случиться.

Причина и следствие. Она – делу венец. Неизбежный финал.

Самое простое – рассказать обо всем Жанетт и положить конец всему этому безумию, но что-то останавливало Софию.

С одной стороны – может быть, уже поздно. Лавина двинулась с места, и никакие силы ее не остановят.

София наискосок пересекла Мариаторгет и двинулась к Мыльному дворцу. Вошла в здание, поднялась на лифте.

В приемной ее окликнула Анн-Бритт. Надо сказать кое-что важное.

София сначала удивилась, а потом разозлилась. Анн-Бритт сказала, что говорила с Ульрикой Вендин и Аннет Лундстрём.

Все запланированные встречи с Ульрикой и Линнеей отменены.

– Все? Но должна у них быть какая-то причина? – София перегнулась через стойку, за которой сидела секретарша.

– Н-ну, мама Линнеи сказала, что она сама теперь чувствует себя лучше и что Линнея снова дома. – Анн-Бритт сложила газету, лежавшую перед ней, и продолжила: – Очевидно, ей вернули право опеки над девочкой. Принудительное лечение было временным, а теперь, когда все хорошо, она решила, что Линнее больше не нужно к вам ходить.

– Вот идиотка! – София чувствовала, что внутри у нее все клокочет. – Так она, значит, внезапно уверилась в своей компетентности и теперь сама решает, что девочке нужно, а что нет?

Анн-Бритт поднялась и направилась к кулеру, стоящему у входа на кухню.

– Ну, она выразилась не совсем такими словами, но примерно это она и сказала.

– А что за причина у Ульрики?

– С ней разговор был короткий. – Анн-Бритт налила стакан воды. – Она просто сказала, что не хочет больше приходить.

– Замечательно. – София повернулась и направилась к своему кабинету. – Так у меня, значит, сегодня выходной?

Анн-Бритт отвела стакан от губ, улыбнулась.

– Да, но он, может, вам пригодится. – Она налила еще воды. – Делайте, как я. Когда мне скучно, я решаю кроссворды.

София развернулась, вошла в лифт и поехала вниз. Вышла на улицу, двинулась по Санкт-Паульсгатан на восток.

На Белльмансгатан она повернула налево, миновав кладбище Марии-Магдалены.

Метрах в пятидесяти она увидела женщину. Что-то очень знакомое было в широких округлых бедрах и в том, как она ставила ноги носками навыворот.

Женщина шла, опустив голову, словно ее придавила какая-то тяжесть. Седые волосы стянуты в узел.

София, покрывшись холодным потом, ощутила, как свело желудок, и остановилась. Женщина свернула за угол, на Хорнсгатан.

Картины памяти трудно восстановить. Обрывочные.

Больше тридцати лет ее второе «я» сидело в ней глубоко вонзившимися осколками – вдребезги разбитое другое время, другое место.