Кольбер едва не задохнулся, закончив читать. Угрозы в его доме! Да еще какие — порочащие Священное писание!

«Собаки, — подумал он. — Псы проклятые! «Денежные поборы»»!

Он едва не подавился от ярости — и снова прилип глазами к бумаге.

«Личные страдания»?

Он стоял, вконец озадаченный, когда услышал, как распахнулась дверь.

— Сударь, — послышался знакомый голос камердинера, который сбился с ног в поисках хозяина, — сударь!

Кольбер уставился на лакея горящими глазами.

— Что у вас стряслось, да еще в такой час? — проворчал он.

— Беда, сударь, беда! — простонал камердинер.

Страшное предчувствие приковало Кольбера к месту.

— Боже мой, сударь…

— Да говорите же, наконец! — рявкнул Кольбер.

— Ваш отец, сударь…

Кольбер сник, выронил листок, и тот, покачиваясь, медленно опустился на пол.

— Его нашли утром в спальне. Он умер.

— Умер… — с глупым видом повторил Кольбер.

Будто ослепленный яркой вспышкой света, он закрыл глаза руками, силясь прогнать мелькавшие перед его взором слова: «прокляты будут жестокосердные, и ждут их муки вечные…»

За ночь ветер окреп, и на корабле пришлось убавить парусов. Однако, несмотря на это, судно шло довольно бойко, плавно рассекая форштевнем поднявшуюся волну.

Габриель выбрался на наружный трап, который вел к каютам пассажиров. Пытаясь освоиться в пока еще малопривычной обстановке, он задержался на полуюте, потом направился к кормовой надстройке и присел неподалеку от командного мостика, укрывшись от водяной пыли за ящиками для парусов.

Оттуда ему было видно, как за кормой вскипало и пенилось море, после того как судно, поднявшись на гребень волны, понемногу опускалось. Неоглядная водная пустыня зачаровывала юношу: ведь он видел море лишь раз в жизни и отважился опустить в воду только ноги…

— Вы умеете плавать, сударь? — спросил Габриеля капитан накануне за ужином, который подали в капитанскую каюту. — Нет? Что ж, тогда из вас может получиться настоящий морской волк — лично я не доверяю морякам, которые умеют плавать, уж очень плохо заботятся они о своем судне! — расхохотался он, довольный своей шуткой.

Габриель избегал расспросов о цели своего путешествия и причинах, побудивших его покинуть родину. Когда ему это не удавалось, он отвечал, что родители, мол, хотели отослать его на некоторое время подальше от дома. История про познавательное путешествие явно хромала: по лукаво-игривому виду капитана, человека в общем-то добродушного, можно было догадаться, что лично он усматривал причину отъезда Габриеля в «каком-нибудь неблаговидном поступке или дуэли». Впрочем, подобное прикрытие оказалось самым подходящим, самым правдоподобным и самым верным. А по прибытии в Новый Амстердам он уж найдет, куда податься…

Габриель стянул перчатки, сунул руку под камзол и достал запечатанное письмо, которое обещал вскрыть только в открытом море. Какое-то время он молча разглядывал конверт, прежде чем наконец решился распечатать, будто пытаясь таким образом еще больше отдалиться от невзгод, лиц и трагических событий этого безумного года, перевернувшего всю его жизнь.

Стоило Габриелю подумать о последних днях, проведенных на родине, как сердце его сжалось от тоски. Всю дорогу до Нанта он сокрушался оттого, что Луиза так и не пришла к Сен-Мартенским воротам, где он простоял битый час, ожидая, что вот-вот увидит ее знакомую фигуру в окошко своего экипажа…

«После того как я прочту и уничтожу письмо, у меня не останется ничего из прошлой жизни, ничего, что связывало бы меня с нею, да и сам я исчезну, как мой отец двадцать лет назад», — думал юноша, все еще колеблясь.

Резким движением он взломал сургучную печать и погрузился в чтение: