Несмотря на расхождения, эти источники свидетельствуют и о количестве воинов, и о происхождении участников, — в поход отправились только бойцы, на этот раз среди них не было женщин, отмечает Фульхерий Шартрский[762]. Ральф Евдейл[763]был не так уж и неправ, когда увидел в этой экспедиции первый пример использования крестового похода в политических целях[764]. Однако его можно рассматривать и как настоящий крестовый поход — в силу того, что его целью была защита недавно созданных государств крестоносцев, то есть защита христиан Востока и Иерусалима, над которыми, по словам Боэмунда, нависла угроза со стороны как мусульман, так и византийцев. Что касается Ордерика Виталия, то он без колебаний называет его «третьим походом жителей Запада в Иерусалим», состоявшимся после походов 1096 и 1101 годов[765].

Флот Боэмунда не встретил на своем пути никаких препятствий. Высадившись в Авлоне 10 октября, его армия разграбила и опустошила прибрежный регион, а 13 октября появилась под стенами Диррахия. Эта новость достигла Константинополя, где при одном лишь имени Боэмунда ужас объял всех… кроме Алексея. Узнав о высадке норманнского предводителя, император (если верить его дочери) заявил: «Сейчас пойдем завтракать, а потом подумаем о Боэмунде»[766]. Почтительная дочерняя похвала…

Кампания Боэмунда началась удачно, однако успех ее был недолговечен. Крестоносцу не удалось взять штурмом Диррахий, осада которого затянулась до весны, в то время как флот византийцев, включивший в себя и венецианские корабли, перерезал сообщение с Италией, оставив крестоносцев без подкрепления и снабжения. Войска Алексея также заняли проходы в окрестных горах, а потому продовольствия стало не хватать. Над армией крестоносцев нависла угроза голода. Боэмунд чувствовал, как его воинов охватывает усталость. Подобно своему отцу, весной 1108 года норманнский предводитель решил сжечь свои корабли и бросить все силы на осаду: он пустил в ход огромный таран, осадные башни и начал подводить подкоп под крепостную стену. Все эти усилия, вызвавшие восхищение Анны Комниной, тем не менее ни к чему не привели: греки подвели встречный подкоп и подожгли осадные машины врага[767].

Тогда Алексей со своей армией решился действовать. Он, правда, уклонился от лобовой атаки и предпочел подорвать силы Боэмунда, переманив на свою сторону некоторых предводителей из его войска или по меньшей мере посеяв среди них раздоры. Это ему почти удалось. По словам Анны Комниной, басилевс отправил письма нескольким главным помощникам Боэмунда, в том числе его сводному брату Гвидо и верному соратнику Ричарду де Принципату; письма эти были составлены в виде ответов Алексея на предложения «сотрудничества» со стороны Гвидо и Ричарда. Басилевс сделал так, чтобы послания попали в руки Боэмунда, тем самым дискредитировав этих военачальников в глазах их лидера. Потрясенный Боэмунд шесть дней не выходил из своего шатра… пока не понял, что чуть было не угодил в ловушку Алексея. Его соратники, таким образом, не утратили его доверие[768]. Осечка, на этот раз…

Но не хотела ли Анна Комнина пощадить память об этих людях и возвеличить заслуги своего отца в этой истории? Права ли она, подчеркивая, что измены с их стороны не было? Ведь факт остается фактом: объясняя причины поражения Боэмунда, все западные хронисты, убежденные, вероятно, в том, что в военном отношении этот предводитель был непобедимым, намекали на предательство или по меньшей мере на отступничество его ближайших помощников в нужный момент.

Альберт Ахенский занимает в этом ряду самую умеренную позицию: по его словам, осада длилась более года, силы изголодавшихся и упавших духом воинов были на исходе, за изменой следовала измена. Подкупленный дарами императора, «Гвидо, сын сестры Боэмунда [sic; на самом деле это его сводный брат], Вильгельм Кларет и другие военачальники жестоко упрекали Боэмунда то за нехватку продовольствия, то за разброд людей в войске, то за уход флота, то за благополучие, царившее в осажденном городе благодаря императору. Они прилагали все силы к тому, чтобы заставить Боэмунда отказаться от осады и заключить договор с императором»[769].

Ордерик Виталий, напротив, открыто говорит об измене. Побуждаемые голодом, привлеченные предложениями императора перейти к нему на службу, некоторые соратники покинули Боэмунда, тем самым вынудив его подписать договор. Они обвиняли норманнского предводителя в том, что, осмелившись напасть на «священную империю», он вовлек их в отчаянную авантюру, которая оказалась им не по силам. И все это — из-за его алчности и властолюбия, тогда как ни один пророк и ни один небесный посланец не призывали этого делать. Гвидо входил в число тех, кто покинул его сводного брата. Заболев спустя некоторое время, он скончался, перед смертью признавшись в своем предательстве, но так и не добившись прощения Боэмунда[770].

Рассказ монаха из Флери хоть и походит на предшествующий, но преподносит еще одну деталь: перед смертью Гвидо велел позвать к себе Боэмунда, чтобы исповедаться ему в своем грехе. Раскаявшись в своем преступлении, он поведал и о причинах такого шага: император обещал дать ему в жены свою дочь, уступить ему Диррахий и осыпать его другими ценными дарами. Боэмунд, уязвленный таким поведением, отказался простить Гвидо и покинул сводного брата, осыпая его проклятиями[771].

Зато Анна Комнина ничего не говорит о предательстве Гвидо — она подолгу задерживается на рассказах о ловкости басилевса, о его успехах во время осады, а также подробно описывает изобретения и ходы Боэмунда, предпринимаемые им для штурма городских стен. Им она посвящает немало страниц, попутно обращая внимание на своеобразное вооружение западных рыцарей, на преимущество их кольчуг и щитов, на их особую технику атаки копьем, которая делала их почти неуязвимыми как в конном бою, так и в сражении на открытой местности[772]. Понимая это, Алексей приказывал своим лучникам целиться не в воинов, а в их лошадей — сбитого с коня «кельта» было легче взять в плен. По словам византийский принцессы, хотя ее отец — который часто рассказывал ей о Боэмунде — страстно желал дать ему сражение, он все же не забыл задолго до боя посоветовать своим воинам, чтобы они перекрыли все возможные пути сообщения, как на суше, так и на море, лишив тем самым «кельтских» воинов и их коней пропитания.