Голос шаманского бубна.

Голос тайги.

Бомм!!

Словно маяк посреди бескрайнего леса, словно корабельный гудок, собирающий ушедшие в туман шлюпки.

Бомм!!!

Беспалый еще немного постоял над едва теплящимся костром, дождался, когда окончательно рассеется звук бубна, а затем расслабился, стряхнул напряжение, которое всегда охватывает берущегося за бубен шамана, присел на землю и открыл глаза.

Григорий точно знал, что голос умер, прошелестел над землей, скользнул по поверхности быстрой речки, поиграл со скалами, подпрыгнул к солнцу и умер. Впитался в тайгу, вошел в мир. Григорий знал точно. Но Семену, который сидел в двух шагах от шамана, казалось, что он до сих пор слышит мистический звук бубна, слышит, как басовито гудит он в земле и воде, в скалах и облаках. И голос этот наполнял душу старого охотника теплом и спокойствием.

Голос шаманского бубна. Голос тайги.

— Они идут, — негромко сказал Беспалый. — Не мешайте им.

— Зачем ты их зовешь? — спросил Семен.

Но вопрос охотник задал не так, как раньше. Другим тоном, совсем другим.

— Они заслужили право ее увидеть.

— Чем?

— Тем, что не сломались. Тем, что надеются… — Шаман помолчал. — Я слышал их мысли.

— А я видел их страх.

— Не все боялись, — парировал Беспалый.

— Да, — вынужден был согласиться охотник. — Не все.

Только те, кто уже мертв. А те из американцев, кто не сломался, брели сейчас по тайге, ориентируясь на голос бубна.

— Они заслужили право увидеть ее, — повторил Григорий. — Так будет честно.

Оспаривать его решение охотник не стал.

Еще пару месяцев назад Семен держался с Беспалым почти на равных. Ну да, шаман, сын шамана, но ведь — мальчишка, выросший у него на глазах! Еще пару месяцев назад, задавая вопросы, Семен готов был спорить с Григорием, отстаивать свою точку зрения, давить, если считал себя правым, и даже ругаться. Сейчас он задавал вопрос, чтобы выслушать ответ, просил Шамана поделиться мыслями, раскрыть суть того или иного принятого решения. И максимум, на что был готов охотник, — осторожно и вежливо выразить свою точку зрения. Он признал старшинство мальчишки.

Очень часто настоящий авторитет приходит вместе с пролитой кровью.

Так уж у людей принято.

Еще пару месяцев назад Семен был уверен, что именно ему и его охотникам предстоит выполнить самую грязную работу, что им одним придется запачкаться во имя Богини. Кровью отплатить за доброту. Семен относился к такому положению вещей спокойно, не в первый раз все-таки. Подобрал людей, подготовился, с легким высокомерием пообещал Беспалому, что все пройдет хорошо.

Но охота сложилась не так, как ожидав Семен. Совсем не так.

Казалось, юный шаман задался целью взять всю кровь на себя, единолично выразить Богине свою преданность. Камлания Григория не только сбивали с пути американцев и выводили из строя приборы, но и били по ним самим: падали деревья, умирали лошади, выворачивались из-под ног камни, жрали тела язвы… Охотники тоже не сидели без дела, но от кровавого таежного пиршества им доставались только жалкие объедки.

И с каждой новой смертью Беспалый все больше замыкался в себе, все меньше говорил, отделываясь короткими фразами, отводил взгляд, предпочитая смотреть на деревья и скалы, на облака и мох, но не на людей.

И с каждой новой смертью охотники все ниже склоняли головы перед молодым шаманом.

Так уж у людей принято.

И Семен склонял. Не перед мальчиком — перед мужчиной, перед Шаманом. И вести себя стал по-другому не из страха, а признавая силу Григория. Теперь уважение охотников зиждилось не только на положении Беспалого.

Но склоняя голову, Семен догадывался, что мальчишка еще не стал настоящим шаманом, не закалил до последнего предела стержень, не обрел непробиваемую уверенность в своей правоте. Видел охотник, что кровь Беспалый взял на себя именно поэтому — решил измениться одним махом, за одну беспощадную охоту. Словно мосты жег.

Вот только прежде нужно понять, что берег, на котором ты оказался, — именно твой.

Семен видел. Но молчал. Склонял голову.

Не привык охотник лезть к людям в душу, не любил, когда к нему лезли, и других оставлял в покое. Но жаль ему было щенка, искренне жаль, что не принял, не понял, ради чего, не закалился. Поторопился мосты сжечь. Семен это понял, когда узнал, что Шаман дозволяет последним американцам увидеть Богиню. Кровь Григорий взял, но твердым она его не сделала. Как бы он в ней не захлебнулся… Охотнику было жаль щенка, потому сказан:

— Сложись все по-другому, Гриша, они убили бы тебя не задумываясь. А через час забыли бы о тебе навсегда.

— Знаю, — кивнул Шаман. — Наверное, именно поэтому они ищут нашу Богиню, а не наоборот.

— Я должен ее увидеть! Господи, помоги мне ее увидеть! Я должен ее увидеть! Господи, помоги мне…

Кантор снова и снова повторял короткую молитву. На привалах, когда они падали с ног от слабости, он молчал, сразу же забывался, иногда кричал что-то неразборчивое, что-то совсем другое, но обычно молчал. Однако стоило вновь тронуться в путь, как профессор принимался твердить:

— Я должен ее увидеть…

Остина монотонный голос спутника не раздражал. Нет, если быть честным, то сначала, разумеется, выводил из себя, но потом Джеймс привык. Когда напарник трое суток подряд бормочет одно и то же, привыкнуть можно. Тем более что в последние два дня Остин тоже начал шептать:

— Дай мне силы, Господи! Дай мне силы…

А вот между собой они не разговаривали.

И даже смотреть друг на друга избегали, чтобы не видеть неуклюжие движения, осунувшиеся от голода лица и кровавые струпья. У обоих давно вылезли волосы. Выпали зубы. На заживо гниющие тела беспрестанно садились мухи. Не было сил их отгонять. Да и смысла в этом они не видели.

Они не понимали, почему до сих пор живы? Откуда берутся силы для продолжения пути? Ведь они падали с ног, пройдя не больше полумили, харкали кровью и валялись по нескольку часов в забытьи.

А потом поднимались и шли дальше.

Они не слышали голос бубна, не воспринимали его, но вел их именно он.

Голос тайги.

— Я должен ее увидеть! Господи, помоги мне ее увидеть…