Зазвонил телефон. Пасюк привез Галину Желтовскую, новую жену Груздева. Я ему сказал:

— Пусть она там посидит, а для нас подбери двух подставных и понятых — будем опознанием заниматься…

Фокс поинтересовался:

— Это Соколовская, о которой вы говорили?

Как будто не знает, что Соболевская, а не Соколовская. Но я его опровергать не стал, а продолжил:

— …А потом устроили прощальный ужин с «кюрдамиром» да с шоколадом…

Фокс опять перебил меня:

— Минуточку! Я хочу сделать небольшое признание. Я действительно имел связь с Груздевой. Но, во-первых, не следует мужчине без нужды афишировать это, а во-вторых, знаете, влезать в историю с убийством как-то не хотелось…

Ага, это он сообразил, что коли привезли Соболевскую, то она его сейчас по всем швам опознает, и поторопился со своим «небольшим признанием».

— Ну и что? — спросил я.

— Никакого прощального ужина я не устраивал — вы это все придумали.

— На бутылке остался отпечаток вашего пальца — это уже установлено.

Он подумал немного, потом, пожав плечами, сказал:

— Это еще ничего не доказывает. Мы действительно пили с Ларисой вино… припоминаю, в самом деле «кюрдамир», но это было за неделю до несчастья! Тогда и палец мог остаться…

Я подошел к сейфу, отпер его и достал бутылку из-под «кюрдамира», ту самую, аккуратно взял ее, уперев горло и донышко между ладонями, подозвал Фокса:

— Смотрите на свет. Вот отпечаток безымянного пальца вашей левой руки. Тут и другие пальцы есть, но нечеткие…

— Угу, вижу, — охотно подтвердил Фокс.

— Значит, вы утверждаете, что оставили эти следы за неделю до убийства?

— Точно, числа 11–12 октября…

— Тогда внимательно посмотрите на оборотную сторону этикетки…

Я включил настольную лампу, поднес к ней бутылку. На просвет сквозь зеленое стекло отчетливо просматривался штамп: «18 окт. 1945». Не дожидаясь его новых выдумок, я сказал:

— Вы, конечно, можете сейчас «вспомнить», что пили «кюрдамир» не за неделю, а за день до убийства, но пора уже сообразить, что все эти враки ни к чему…

— А я и вспомнил… — начал с наглой улыбкой Фокс, но отворилась дверь и вошел Пасюк, ведя за собой двух рослых молодых людей.

— От ци хлопци будут подставные, — объяснил он. — Понятые в коридоре.

— Так пригласи их сюда…

Вошли понятые — две седенькие старушки, исключительно похожие друг на друга и, как выяснилось, родные сестры. Старушки дожидались в коридоре допроса как потерпевшие, по какому-то делу, там их и нашел Пасюк. Я разъяснил собравшимся цель и порядок опознания, потом предложил Фоксу занять место среди подставных — опознавать надо было из них троих.

Открылась дверь, и вошла Желтовская — испуганное милое лицо, мягкие ямочки на щеках. Она, видимо, не понимала, что происходит, и от этого волновалась еще больше — лицо было бледно, губы тряслись, глаза поминутно заволакивались слезами.

— Гражданка Желтовская, не волнуйтесь. Успокойтесь, — сказал я с досадой. — Сейчас вы осмотрите троих молодых людей. Не спешите, будьте внимательны. Если вы кого-нибудь из них узнаете, скажете нам. Предупреждаю вас об ответственности за дачу ложных показаний. Вот эти люди. Посмотрите на них…

Опознаваемые сидели вдоль стены. Желтовская остановилась посреди кабинета, молча смотрела на них, и я даже забеспокоился: неужели не опознает? А потом понял, что она их просто не видит — глаза в слезах, взгляд отсутствующий.

— Желтовская, я еще раз прошу вас успокоиться, — сказал я как можно мягче. — Посмотрите на этих людей.

Она неожиданно как-то по-детски всхлипнула, кусая губы, удерживала рыдания. Потом вытерла платочком слезы и сказала:

— Вот этот… — И кивнула на Фокса.

— Как его имя, давно ли вы его знаете, при каких обстоятельствах познакомились?..

— Имени я не знаю, — почти шепотом сказала Желтовская. — Мы не знакомы. Этот парень — слесарь из жилконторы в Лосинке.

— Вы его часто видите? — «накинул» я.

— Да нет, я вообще его видела один раз — в тот злосчастный день, когда Илью… — И она снова расплакалась.

— А что произошло в тот день? — настырно выяснял я.

— Он пришел к нам проверить отопление…

— И вы вот так, сразу, его запомнили? — спросил я вроде с недоверием.

Она развела руками, ответила просто:

— Да.

— Что вы делали, пока он занимался отоплением?

— Я была на веранде, заканчивала автореферат… Потом он вышел из кухни, сказал, что все в порядке, и ушел. Вот и все, собственно…

Пасюк увел всех из кабинета, остался со мною один Фокс, но что-то не было у меня ни малейшего желания дальше разговаривать с ним. Да и он не проявлял инициативы — ждал, что скажу или сделаю. А я подумал немного и предложил:

— Рассказали бы вы, Фокс, все чистосердечно, как есть. Ведь за вас ни в чем не повинный человек в камере мается. Совесть-то надо иметь, хоть немножко?

На что Фокс сказал дерзко:

— Он не из-за меня мается. Вы же его посадили, не я…

Не мог я с ним спорить, ну, будто оторвалось что-то внутри. Но и на полслове не остановишься.

— Спорить не будем. Нам все про вас известно — вы активный участник банды. За вами убийство Груздевой…

В кабинет вошли Жеглов и Панков. И я очень обрадовался, что мне можно прекратить этот мучительный для меня допрос. Я поздоровался с Панковым:

— Сергей Ипатьевич, вот этот самый пресловутый Фокс. Вы с ним прямо сейчас займетесь?

Панков кивнул.

Не глядя на Фокса, не спеша снимал он в углу свои красно-черные броненосцы, подвешивал зонтик на гвозде, размеренными движениями протирал старомодные очки без оправы, с желтеньким шнурком, трубно сморкался в клетчатый платок, и ничего в его сутулой тщедушной фигуре и сером морщинистом лице не выдавало волнения или интереса: «Бандит и убийца ваш Фокс, за это ответит в точном соответствии с законом, стоит ли еще волноваться из-за всякой дряни?..»

И Жеглов, не обращая внимания на Фокса, сказал мне:

— Хорошего шоферюгу подобрал он себе…

— А что? — поинтересовался я.

— Его уже дактилоскопировали. Помнишь заточку, которой накололи Васю Векшина?

— Да…

— Отпечатки пальцев на ней те же, что и у шофера, которого я застрелил, — сказал Жеглов и повернулся к Фоксу: — Ты шофера Есина, что тебя на «студере» возил, тоже не знаешь, конечно?

— Впервые увидел около ресторана, — прижал руки к сердцу Фокс.