Ему было не очень удобно в бронежилете, и он ерзал. Машина неслась по ночному шоссе. Илья со Светланой тянулись за нами следом.

– А мы дорогу перекрыли, – сказал подполковник. – Вот здесь, – указал назад, где мы только что были, – и со стороны Москвы тоже. Ну и от Москвы, понятное дело, группа захвата пошла по шоссе. Они там и были, где вы указали.

– Бандиты?

– Да. Вы им двигатель попортили, и машина встала. Они бы ее бросили, да у них еще раненый.

– Водитель?

– Да. Они замешкались, а тут группа захвата. Отстреливались.

И замолчал. Долго молчал, и я понял: уже не скажет, если сам не спрошу.

– И как? Схватили?

– Нет, – буркнул подполковник.

– Ушли?

– Нет.

– Убили их, да?

– Говорю же – отстреливались.

Не хотели сдаваться, и их покосили огнем.

– И Виталий там? – спросил я.

– Кто это?

– Ну, главный у них. Такой высокий, в джинсах.

– Не рассмотрел я. Не знаю.

Место трагедии было освещено. Светились прожектора и фары машин. Суетились люди. Многие были с оружием и в бронежилетах. Невыключенные проблесковые маячки милицейских машин вспарывали темноту тревожными синими сполохами. Мы остановились. Здесь уже был Морозов – такой же возбужденный, как и мой подполковник.

– Как вы? – спросил он у меня.

– Нормально.

– Вот сюда, пожалуйста. – Морозов указал на микроавтобус с распахнутой дверцей.

Внутри горел свет.

– Расскажите, как все было.

А я уже увидел трупы. Их снесли в одно место и уложили в ряд. Еще не успели ничем накрыть. Я пошел туда, не слыша слов Морозова. Три трупа. И среди них Виталий. Одежда залита кровью. Неужели он тоже отстреливался? Никогда бы не подумал.

– Вы их знаете? – спросил за моей спиной Морозов.

– Вот его. – Я указал на Виталия. – Он из «Стар ТВ».

– Да.

Этого человека и Морозов знал. Как-никак сейчас вел дело вместо Ряжского, был знаком с материалами.

– А вот эти?

– Сегодня ночью я увидел их впервые.

Подошел Демин. Был сильно нетрезв, покачивался.

– А еще ж один есть, – сказал он. – Там, у реки. Я его завалил.

Поднял руку, как будто держал пистолет, цокнул языком, показывая, как стрелял.

Морозов обернулся ко мне и вопросительно посмотрел. Я кивнул, подтверждая, что так все и было. К реке отправили милиционеров. Морозов завел нас в микроавтобус и допрашивал, пока небо на востоке не начало сереть. Один только Демин благополучно избежал столь длительной беседы. Его разморило, он заснул, и от него ничего не смогли добиться.

– У нас будут проблемы? – спросил я Морозова.

– Следствие покажет. Но мне кажется – вряд ли. Вы защищались, и если это будет подтверждено…

Он выразительно посмотрел на меня. Мне показалось, что он очень хочет, чтобы наша невиновность подтвердилась.

С места события мы уехали, когда уже наступило утро. Возвращались в Москву, не заезжая в оставленный нами коттедж, – это место уже не укрытие для нас. Демин спал, развалившись на заднем сиденье. Светлана крепилась, глядя в одну точку перед собой.

– Что думаешь делать? – наконец спросила она.

– Первым делом отосплюсь.

– А потом?

– Буду жить дальше.

А что еще можно ответить?

Как быстро и кардинально иногда меняется поведение людей! В последнее время к нам многие относились настороженно. Я говорю о тех, кто со своими программами ушел в «Стар ТВ». Эти люди поддались нажиму по разным причинам. Одни испугались, что им перекроют кислород в том случае, если они откажутся, другие искали выгод, но мало кто пришел в «Стар ТВ» по доброй воле. А тот, кто поддался нажиму и испытал унижение, зачастую становится едва ли не более несправедлив и жесток, чем тот, кто его унизил. Мы не поддались Боголюбову и для многих из тех, кто сломался, стали живым укором, а значит – почти что врагами. Нам продолжали улыбаться, но улыбки были холодные. Тайное недоброжелательство скоро могло перерасти в явное, и я хорошо запомнил провальный для нас «Телетриумф» – нам сочувствовали на словах, но в воздухе было разлито злорадство. Нас бы съели в конце концов, в этом нельзя было сомневаться, если бы не крах «Стар ТВ». Это стало точкой перелома. Вчерашние вассалы бросились прочь от унизившего их хозяина, не забыв напоследок посильнее пнуть остывающее тело, и очень скоро обнаружилось, что и к нам их отношение кардинально изменилось. Подходили и выражали поддержку. Говорили, что всегда восхищались нами. Сразу появилось много друзей и совсем не осталось врагов.

На следующий же день после кровавых событий у реки один из наших недавних недоброжелателей, встретив меня в коридоре телецентра, с чувством тряхнул мою руку и сказал, заглядывая в глаза:

– Женя! Ты герой!

И замолчал, ожидая моей реакции. Я тоже ждал, не зная, как реагировать на столь пылко демонстрируемые чувства.

– Знаешь, жизнь – дерьмо, – сообщил он мне о своих наблюдениях. – И мы уже перемазались по самые уши. И когда из этого дерьма приподнимешься, протрешь глаза и увидишь кого-то, кого эта грязь не коснулась, кто чист, к кому не прилипает…

Он взял меня за пуговицу и счастливо вздохнул. Показывал, какой он теперь мне друг.

– И я так рад, что ты будешь вместо этого ублюдка Огольцова…

– Кто тебе сказал, что я буду?

– Ну, это все знают.

– А где Огольцов, кстати?

– Уполз и зализывает раны. – Мой собеседник недобро засмеялся.

– Где?

– Я не помню, как это называется, но телефон у меня записан.

– Дай телефон!

– Зачем? – удивился он.

– Нужно.

Он покопался в блокноте и нашел нужную страницу.

– Вот здесь, смотри.

Название фирмы было мне знакомо. Но откуда?

– Что это за контора? – спросил я.

– Это те, что занимались «Телетриумфом». Точно!

– Так Огольцов – там? – не смог я сдержать удивления.

– Ну, – как о чем-то обыденном сказал мой собеседник.

Ах, Гена, Гена! Неужели все правда? Мне втолковывали, что ты играл за Боголюбова, а я не хотел верить. Теперь вот выстраивалась целая цепочка: Боголюбов, который меня душил, «Телетриумф», который он мастерски использовал для того, чтобы со мной расправиться, и теперь этот «Телетриумф» использует как запасной аэродром Гена Огольцов, который так ненавязчиво, но упорно предлагал мне подумать о союзе с Боголюбовым.