И вот они уже стоят перед гигантским треснувшим деревом: старым мертвым кленом. Из дупла — красный свет и дым. Они залезли в дупло как в слуховое окошко, осторожно спускались вниз, пока не очутились глубоко под землей, в пещере, среди корней. Там горел маленький костер. Два черных медведя-гризли спали рядышком: молодой и старый. Оба храпели. Еще один — тоже старый, крупный медведь, — забурчав что-то, двинулся на задних лапах к молодому человеку и дочери вождя. Девушка вскрикнула, завизжала, хотела убежать. Но молодой человек держал ее крепко; она, рванувшись, споткнулась о корень и упала, отчего сверху посыпалась земля. Два другие медведя сразу проснулись. Вскочили; ворча, протирали глаза, отряхивали с себя черную землю, недоумевали: кто это разрушает их жище. Они так и крикнули: «Кто это разрушает наше жище?» Девушка рассмеялась, несмотря на свой страх: ее рассмешило это выражение, дурацкое ворчание и ужимки медведей-гризли. Тогда молодой человек быстро схватил ее за ногу и опрокинул на землю. Оба медведя заковыляли к ней. Тут она потеряла сознание. Когда же пришла в себя, рядом с ее новым знакомым сидели старик и старуха. Лица у обоих были печальные. Красивый молодой человек сидел рядом с ними, ел рыбу. Дочка вождя спросила, где она. Она увидела свою корзинку, хотела взять ее и пойти домой. Но старик и старуха посмотрели на нее очень грустно и сказали: она, дескать, сама пришагала в их жище, разве она не хочет остаться у них? Они говорили неправильно, как малые дети, и все время прищелкивали языком. Красивый молодой человек вернул ей корзинку. Пусть, мол, она полакомится вместе с ним ягодами. Родители, мол, ягод уже отведали, а отсюда он ее все равно не выпустит. Девушка сперва не хотела его слушать, плакала. Она уже поняла, что старики — те самые глупые черные гризли, а красивый юноша — всего лишь молодой медведь. Но уйти оттуда она не могла. Молодой медведь взял ее в жены. И… и… и…: она осталась там жить.

Женщина засмеялась, повернувшись к своим подругам, и снова улеглась, положив голову на согнутую руку.

Седой Клокван подмигнул англичанам:

— Так что не стоит смеяться над глупым черным медведем. Выходит, он не глупее других.

— Странная какая история, — улыбнулся после паузы Фрэнсис Делвил.

И посмотрел через стол на Уайт Бейкер, чье серьезное лицо ни на мгновение не скривилось; более того, раскраснелось от удовольствия и на всем протяжении рассказа оставалось пунцовым:

— Уайт Бейкер.

— Чего тебе?

— Я хотел бы услышать твое мнение.

— Мы поговорим об этом в другой раз.

— Ты спокойно можешь говорить здесь. Мы еще не нашли ответа на сформулированный нами вопрос.

Она отстраняюще подняла руки, тряхнула головой:

— Хватит, Делвил.

— Вопрос в том, где цель, в которую я должен стрелять. Не окажется ли, что это наша же грудь.

Уайт Бейкер поднялась на ноги. Она сильно побледнела. Чужая женщина со своим рассказом, видимо, привела ее в замешательство.

Позже, возвращаясь через парк вдвоем с Делвилом, она, запинаясь, сказала ему, что не может рассматривать этих мужчин и женщин как представителей Америки. Они скорее похожи на опасных дикарей Юкона и Аляски, чем на американцев. Говорила она очень возбужденно и сбивчиво.

— Может, и так, — ответил Делвил, взглянув на нее. — Но ведь Вашингтон и Неойорк выбрали именно их, чтобы через них нас о чем-то проинформировать. Их сообщение в любом случае нужно понять. Оно сводится к тому, что таковы теперь и наши с тобой соотечественники. Мы благодарны за этот намек. Мы убедились. В том, что орешки, с которыми не удается справиться ни американцам, ни нам, — одного сорта.

Глаза Уайт Бейкер сверкнули:

— Повторяю, нужно атаковать первыми. И я на этом стою. Провести разграничительную линию. Да или нет. Мардук или мы. Не кажется ли тебе… — Она, уперев руки в боки, взглянула на него испуганно: — Мне вот кажется, что ты, нетвердо держась на ногах, идешь прямиком к мертвому дереву, к этому клену, к медведям.

В результате бесед с Клокваном и телефонных переговоров с Вашингтоном и Неойорком стало очевидно, что там уже не видят возможности создания нового Круга народов. События на Западном побережье произвели на мировую общественность очень неприятное впечатление. Но на этом чудовищное движение не прекратилось. Тот факт, что в Африке во многих больших градшафтах все население — целиком — покинуло свои города, привел в сильнейшее возбуждение и Европу, и Америку. Американскую депутацию, готовую в любой момент отбыть на родину, испуганные англичане пока удерживали в Лондоне. Между Лондоном и Неойорком начались серьезные разногласия. Лондонцы дали понять, что, по их мнению, за океаном во главе промышленных отраслей и сенатов ныне оказались мужчины и женщины, происходящие из слабых семейных кланов. Дескать, старые традиции нарушены. Словесная дуэль между противниками, разделенными океаном, никак не кончалась. Между тем, депутация, состоящая из кутающихся в шерстяные накидки мужчин женщин и рабов, все прогуливалась по городу, а в ратуше настаивала: им самим, дескать, больше сказать нечего; так не сообщат ли им наконец, что они должны передать представителям своего континента.

В те критические месяцы, когда Круг народов снова начал распадаться, случилось так, что именно Уайт Бейкер, женщина умная и деятельная, вдруг отказалась от прежней своей позиции и приняла сторону Делвила. Делвил и Пембер были просто поражены, когда однажды утром бледная и притихшая Уайт Бейкер вошла к ним, в одну из комнат сената, под руку с той самой смуглой, кутающейся в накидку Ратшенилой; после чего уселась и долго молчала. Ратшенила, смеясь, поглядывала на белую женщину, время от времени гладила ее щеки, тыкалась головой ей в ключицу. Уайт Бейкер, как стыдливая молодая девушка, не смела поднять глаза, но, тем не менее, позволяла той, другой, все это проделывать. Даже разговаривая с обоими сенаторами, она не выпускала унизанной кольцами руки чужеземки.

Ратшенила улыбнулась мужчинам:

— Думаете, это я виновата, что Уайт Бейкер сегодня такая печальная и говорит совсем другие вещи, чем прежде? У нас рассказывают, что когда-то один… скажем так, человек, Йелх, хотел разозлить другого, Канука, и подложил ему ночью под одеяло собачью какашку. Потом разбудил его и сказал: «Здесь воняет. Эй, Канук, вставай, ты обделался!» Но я-то… Я ничего не подкладывала этой Уайт Бейкер.

Белая женщина крепче сжала руку индианки, прищурила глаза:

— Как это получилось, Делвил, что вы гораздо раньше меня поняли, какой курс мы должны избрать? Как вам, мужчинам, удается такое? Или все дело только во мне? Я сейчас… — И она опустила голову — мощной лепки, с гривой каштановых волос. — Я, будь на то моя воля, скорее отправилась бы к Мардуку, к Цимбо, чем осталась в Лондоне.

Невозмутимый Пембер хлопнул ее по колену:

— Что ж, прекрасно. Человек всегда сражается лучше, когда представляет себе, насколько силен его враг.

— Я не вижу вокруг себя врагов, Пембер.