В сводках пишут, что идут бои на всем фронте. И только. Ночью небо озаряют зарницы. Дальнобойные орудия бьют с наших полигонов по врагу. Враг в 50 км от Ленинграда!

Бил баклуши весь день. (Разве только у мамы на работе помогал.) Говорил с Финкельштейном. Если и школах учебы не будет, совместно пройдем (если пройдем?!!) весь курс 9-го класса. Учебники есть.

Завтра мне должно было бы быть 16 лет. Мне — 16 лет!

2 сентября. Да, ничем необыкновенным мой день рождения не ознаменовался.

Мама дала мне пять — 5 руб. в столовую. Решил себя порадовать. Пошел в магазин и купил шахматный учебник. А потом пришел в столовую — там ничего дешевого уже нет. Зато мама пришла вечером — мне два пирога принесла. Потом еще суп сварили — я и суп поел. Сыт, доволен!»

А в этот же день, семьдесят третий день войны, 2 сентября 1941 года Г. А. Князев записывает: «Ленинград стал фронтом».

Уже стекла в парадном доме на Васильевском острове заколотили фанерой и досками. В Румянцевском сквере под дождем учатся гранатометчики. Князевы пытаются запастись сухарями, единственным, чем могут еще запастись. Кроме того, Мария Федоровна приготовила индивидуальные пакеты на случай ранения, контузии. Делает она это спокойно, муж смотрит на ее работу, грустно улыбается, считая, что «наша-то жизнь, во всяком случае, кончена».

«Газета не пришла. В витрине около университета вывешены «Последние известия». Коротко и трафаретно: бои идут по всему фронту. Наши войска продвигаются по Ирану. Около витрины всегда стоят четыре, пять, десять человек. Опять жалею, что не моту здесь дать их зарисовку. Вот Васнецов когда-то запечатлел, и так талантливо, читающих военную телеграмму в 1877 г. Жаль, что не знаю таких зарисовок у современных художников. Вообще с иллюстрациями, лубками и прочим очень бедно…»

В день рождения Юры Рябинкина Г. А. Князев записывает:

«В газетах, по радио призывы к защите Ленинграда: «Защитим каждую улицу, всякую площадь, сделаем каждый дом крепостью!» Но с ополчением опять что-то не вышло. И кругом меня, на моем малом радиусе, покуда нет ни баррикад, ни рвов, ни отрядов ополчения». Г. А. Князев не знал, что дивизии народного ополчения в эти дни яростно сражаются на дальних подступах к городу. Благодаря им в значительной мере бьи сорван план победоносного марша. Начиная с июля Первая, Вторая, Третья дивизии народного ополчения, составленные из коммунистов ленинградских заводов и учреждений, из молодежи, из тысячи добровольцев, останавливали гитлеровские армии, наносили им немалый урон. Ограниченность обзора Г. А. Князева и плохая информация мешали ему знать истинное положение с ополчением. Он мог лишь гадать — и не всегда верно.

«Вчера около 12 часов ночи гремели выстрелы дальнобойных орудий или грохот взрывов. На небе полыхало отдаленное зарево. Где линии наших войск, точно нам ненеизвестно, но фактически Ленинград в окружении вражеских войск. Сегодня убавлен паек хлеба, закрыты коммерческие магазины. Мы вступаем в состояние осажденного города. Смотрим прямо и спокойно на надвигающиеся испытания. По-видимому, город решено защищать, а не сдавать. Тем, кто руководит нами, виднее. Они должны решить вопрос стратегически. Ленинград в этой титанической борьбе лишь эпизод… Но мы, ленинградцы, живые люди, и для нас, безоружных, не воинов, происходящие события решающие. Вот сейчас я опять зажег лампу под зеленым абажуром и уселся за свой письменный стол. А что будет через несколько дней, никакое воображение не может представить. Только аналогии разгрома и гибели десятков и сотен городов встают по отрывочным газетным сведениям как ночные кошмары. Но все аналогии не в счет, если вопрос идет о таком колоссе, как Ленинград… Неужели я буду свидетелем его гибели?..

Направо из сада видны сфинксы. Они стоят по-прежнему. О них попросту забыли… Не до них!.. И они — сами по себе, вне событий.

После сегодняшней тревожной ночи снял в служебном кабинете силуэты академиков работы «Антинга (1783 г.) в стеклянных рамах, чтобы не упали и не разбились. Вазу из первого советского фарфора, специально изготовленную к 200-летию Академии наук, чтобы она не опрокинулась при сотрясении здания, положил плашмя в углублении на шкафу. Не делал этого ранее, чтобы не нарушать порядка, который помогал организовывать нашу волю, наше сознание… Наступили события, которых мы не думали быть ни современниками, ни свидетелями… Ленинграду угрожает смертельная опасность!..» Чувство ожидания неизвестного особенно тяжело для человека, приговоренного к бездеятельности (свою работу в Архиве он не считал в тех условиях первоочередной для защиты города).

Была у него тревога, были сомнения: «Долго ли сможет обороняться город?.. Великолепный город, ни разу не оскверненный врагом?» Что было, то было, без этого не понять, не оценить того душевного пути, который прошел не один Князев.

«1941. XI. 5. Семьдесят шестой день. Мы стали брать обед в академической столовой, но теперь там длиннейшие очереди.

…Стоит холодная погода, дождь… Цветы вдоль моей дороги на службу поблекли, сморщились, доживают последние дни. Сфинксы лоснятся, омоченные дождем. Над Невой серая дымка скрывает четкие контуры Исаакия, Адмиралтейства, Зимнего дворца, Сената, коней над аркой Главного штаба. А где-то, в нескольких десятках километров на подступах к Ленинграду, немцы… Не верится, словно лихорадочный сон, а не действительность. Как это могло случиться? Немцы у ворот Ленинграда.

Комендант нашего дома, сидевший у ворот, делится со мной своими впечатлениями: «Была бы раньше такая организация, как сейчас, не подпустили бы немцев так близко к Ленинграду».

1941. IX. 7. Семьдесят восьмой день. Стоики учили, что цель жизни — в мудрости и добродетели. Достигнуть этого можно только господством над страстями и неразумными влечениями и непоколебимым равнодушием к превратностям судьбы… Правда, у греков были и последователи другой философской школы, полагающей целью жизни счастье.

Нас учит жизнь непоколебимому равнодушию к превратностям судьбы. И я бываю иногда таким философом. Но я не философ, не мыслитель в полном смысле этого слова. Я хочу жить хорошо, счастливо. Мне лично мечта других греческих мыслителей — о счастье — ближе.

Счастье сейчас? Какая злая ирония. Быть бы живу, не до жиру. Но жить для того, чтобы жить во что бы то ни стало, хоть ничком на земле издыхая, еще более страшная ирония.

Сегодня воскресенье. Не знаю, что делается в мире, в окрестностях моего города, в самом Ленинграде. Ядовитыми слухами не питаюсь, корреспонденции не имею; сижу и читаю отдельные страницы из истории всех времен и народов. И на каждой странице рядом с гением мысли и творчества человека его же кровь, кровь и невыразимое страдание.

Живу лишь данной минутой, даже не часом, не говорю уж о дне. Подарила еще минуту судьба — и благодарю ее. Читаю, пишу, мыслю… А что будет хотя бы через минуту, стараюсь не думать.

Мне попалась картинка на глаза: «Спокойная старость». На иллюстрации глубокий старик в тишине и покое читает. Какой иронией осмысливается это в современном аду!..