– Ваше Преосвященство, – герцог Эстре в изумлении воззрился на старика, – о чем вы?

– О том, что я твоему отцу в отцы гожусь, а все еще живу, хоть и устал, и болен... Мне давно уже пора цветочки выращивать, но нельзя. Жорж Мальвани – молодец, но не обольщайтесь, ему кардиналом не бывать. Не допустят.

– Но ведь кардиналы всегда называют своих преемников.

– Правильно, называют. Но кардиналы всегда одним глазом косят на Кантиску, а другим на ордена. Я для них давно чужой. Мне Арция важнее церковных игрушек, даже не Арция, а Тарра. Хорошо хоть с Лумэнами покончено, а у Филиппа есть сын, а, может, скоро другой родится. Значит, твой брат не Последний из Королей, как я боялся. Но спать в траве все равно нельзя, змея укусит. Змей нужно извести, понял, к чему я?

– Не совсем...

– Сандер, – глаза старика стали острыми, как атэвские кинжалы, – что бы сделал ты, если бы стал королем?

– Я?!

– Да, ты. – Под взглядом Евгения Александру стало неуютно, но он честно собрался с мыслями.

– Я бы... Прижал Вилльо. Постарался бы объединить дворянство, навел порядок на северной границе, а потом вместе с Оргондой скрутил Жозефа.

Кардинал долго молчал, потом судорожно вздохнул, сдерживая кашель.

– Ты прав, Сандер. Что-то понимает и Филипп, по крайней мере, затеянный им турнир очень похож на попытку примирить арцийских нобилей. Ты-то сам будешь драться?

– Нет, – замотал головой герцог Эстре, – и «волчатам» не дам.

– И опять молодец. Победить должен кто-то третий. Не «волчонок», но и не «пудель». Ты это понимаешь, а вот понимают ли Вилльо?

– Не знаю. Реви точно не участвует... Он судит.

– Лучше бы участвовал, он не ахти какой боец, авось колотушек бы нахватал. А вот к судейству его на весу подпускать нельзя.

– Ваше Высокопреосвященство!

– Что? – хмыкнул Евгений. – Если я рясу на плечах таскаю, это еще не значит, что рыцаря от пустого бочонка не отличу. А как ты от участия увернулся? Надо же объяснить, почему Эстре в стороне, а то сразу поймут, что король с нобилями в поддавки сыграть решил.

– Все очень просто. Дамы во главе с Ее Величеством избрали меня Почетным Рыцарем[80], а мои сигуранты стали моими свидетелями[81].

– Умно. И кто это придумал?

– Элла.

– Элла?! А вот это мне уже не нравится. Она тебя ненавидит. Значит, ее совет неспроста. Ты и «волчата» теперь вне игры. Почетный Рыцарь не вправе ни во что вмешиваться, пока судьи и король не произнесут свой приговор. Александр, если я правильно помню Кодекс Розы, Почетный Рыцарь может объявить неправедным решение, объявленное устроителем турнира? Случись что, ты рискнул бы поспорить с братом?

Теперь надолго замолчал Александр. Отменить решение Филиппа?! Но до такого не дойдет. Не может дойти, на турнире все решают судьи, король вмешивается, если происходит что-то из ряда вон выходящее, а до Почетного Рыцаря и вовсе никогда не доходит. Его дело лишь подтвердить права победителя.

– Сандер, ты не ответил.

Серые глаза герцога сверкнули зимним льдом.

– Почетный Рыцарь верен лишь Кодексу Розы. Если нужно сказать «нет», я скажу хоть брату, хоть Архипастырю, но до этого не дойдет. – Александр поднялся и поклонился кардиналу. – Благодарю вас, Ваше Высокопреосвященство.

Евгений устало прикрыл глаза.

– Не за что, сын мой. Ты знаешь, ТЕБЕ я всегда помогу.

Герцог Эстре пошел было к двери, но внезапно остановился.

– Отче!

– Да? – казалось, Евгений с трудом удержал вздох.

– Отче, отчего умер Пьер?

– Брата ты, как я понимаю, не спрашивал... Ты садись, разговор у нас будет долгий и вряд ли приятный. Молчишь? Так спрашивал или нет?

– Нет, отче. Я... Я хотел узнать у вас.

– До сего момента я сомневался и надеялся. Проклятый! – Евгений внезапно выдернул с книжной полки здоровенный фолиант, сунув руку в отверстие, вытащил плоскую фляжку, плеснул оттуда в свою чашу и протянул Сандеру: – Налей себе. Это царка, не яд. Ну и глазищи у тебя, как только в них Филипп смотрит... или уже не смотрит?

– Я не понимаю.

– Да чего тут понимать, – махнул худой рукой кардинал, – будь все чисто, ты б меня не мучил. Братец тебе все бы рассказал, ты б ему поверил и успокоился. А он, как я понимаю, молчит, а ты не спрашиваешь. Потому что боишься, что соврет, а ты это поймешь. Так?

Александр молча кивнул, не отрывая напряженного взгляда от лица старого клирика.

– Ты пей... И я выпью. Помянем этого несчастного дурака. Если есть царствие небесное, о котором я всю жизнь распинаюсь, Пьер сейчас там голубых хомяков пасет. В любом случае он ничего не почувствовал. Или почти ничего. Его нашли утром у лестницы со сломанной шеей и решили, что пошел ночью к своим любимцам, споткнулся и свалился вниз. Видимо, так и было...

– Вы в это верите?

– Не верю. И ты не веришь. Потому что нет ничего легче, чем привязать на лестнице веревку, облить пару ступенек и перила маслом и плеснуть в кувшин не воды с сиропом, а наливки. Доказательств у меня, а вернее, у Обена, кот наплакал. Сам граф из дому почитай что и не выходит, но вот люди его в замке побывали. Все, как ты понимаешь, убрали. Но, скажи, зачем мыть перила, причем с одной стороны? Кувшин в комнате и стаканы, кстати, тоже отмыли дочиста. А в резьбе на лестнице есть дырочка, похоже, что от гвоздя, за который привязали веревку... Об нее-то бедолага споткнулся и свернул себе шею. Или кто-то ему, упавшему, довернул...

Евгений помолчал, ожидая расспросов, но Сандер молчал, сосредоточенно рассматривая свои руки. На безымянном пальце тревожным огнем горело некогда подаренное братом кольцо с рубином. Старик вздохнул и заговорил снова:

– Вызывает подозрение и то, что стража в ночь смерти Пьера пропустила обход, потому как встретила привидение. Клянутся, что напились они после встречи с другим убиенным королем, а не до нее, и Обен им верит. Пьера убили, Сандер. Другое дело, кто это сделал и почему... Думаю, один твой брат это знает, а другой догадывается.