— Чего-чего? — удивился Свирельников.

— Дедушка так всегда говорил.

— А кто у нас был дедушка?

— Муж бабушки.

— Веселая у тебя невеста! Не соскучишься! — похвалил Волнухин, разливая.

— А чего у вас тут, кино снимают? — полюбопытствовал осмелевший после второй Леша.

— Кино у нас, это точно! Такое кино иногда бывает, что закачаешься! «Эммануэль»…

— А кто это додумался в Ямье шалман устроить? — спросил Свирельников.

— Да есть тут один. Из Кимр. Сначала домину себе отгрохал — для рыбалки. Трехэтажную, прямо рядом со мной. А потом как-то меня и спрашивает: «Что это там, Виктор Николаевич, за ямы в лесу?» Я рассказал. Он говорит: «Землянки, война, партизаны — то, что надо! Стильно!» Теперь у нас все как на фронте. Я боевые сто грамм подношу. Форму выдаем. Мужики очень любят своих баб медсестрами наряжать, а сами почему-то немцами…

— Фашистами, — уточнил Леша.

— Фашистами, — согласился Волнухин. — Для желающих пулялки с краской есть. Очень любят побегать. Вроде как за партизанами…

— Вау! Пейнтбол? — оживилась Светка.

— Снасть выдаем. Мелкашки имеются — птичек попугать. В общем, все для населения!

— И что, ездит народ? — поинтересовался Свирельников.

— Еще как! Летом в особенности. Сегодня вот двоим отказали. Вы третьи…

— А что так?

— Да он крутых из Кимр сегодня огуливает. То ли из прокуратуры, то ли из налоговой. Нужные люди…

— Налоги надо платить! — наставительно сказал директор «Сантехуюта».

— Да ладно, какие налоги с берлоги!

— Ты из колхоза-то совсем ушел?

— Ну, ты прямо как с Марса! Колхоза уж лет десять нет. Угробили. Утром посмотришь, что осталось. Ничего не осталось — все растащили…

Над лесом с визгом взвилась петарда и, ослепительно треснув в темном небе, рассыпалась красными и зелеными огненными хлопьями. В наступившей после этого мягкой тишине раздался суровый зов:

— Витька, чтоб твою мать, ты где там? Сюда иди!

— Эксплуатация человека человеком! — вздохнув, объяснил Волнухин и срочно налил.

Потом, торопливо зажевывая выпитое, спросил с набитым ртом:

— Миш, дом-то мой помнишь?

— Конечно. Рядом с магазином.

— Ты смотри-ка, точно! Давай ко мне! Анька вам постелет.

— Неудобно. Поздно уже…

— Ничего. Если б не эти с этими, я бы вас здесь устроил, вип-баньку затопил бы! Ладно, может, завтра вечерком, если умотают…

— До завтра дожить надо! — рассудительно заметил Свирельников.

— Доживем — куда мы денемся! — засмеялся Волнухин и вдруг посмотрел на ополовиненный литровый «Стандарт» так, словно внезапно проникся радостным, а главное — никогда прежде не приходившим ему в голову намерением.

Но он даже не успел протянуть руку к бутылке, потому что в ночи грянул уже настоящий звериный рык, оснащенный самой чудовищной матерщиной:

— Витька, … мать!

— Не слабо! — хихикнула Светка.

— Надо бежать! Хозяин может обидеться! — вздохнул друг детства. — Утром увидимся! — И он погромыхал сапогами по серой дороге.

Они сели в машину и вернулись к повороту, а потом медленно поехали задами деревни, и Михаил Дмитриевич все высматривал в темноте магазин, рядом с которым стоял Витькин дом, но так ничего и не высмотрел. Потом он догадался и велел Леше подрулить к самому большому строению, громадно черневшему на фоне ночного неба. В избушке, притулившейся рядом и казавшейся в детстве чуть ли не хоромами, теплился свет: их ждали.

— Я в машине посплю. Мало ли что… — предложил Леша.

Свирельников достал из багажника сумку с вещами, Светка долго не могла найти свой рюкзачок с косметикой, наконец отыскала, и они, толкнув незапертую калитку, вошли в палисадник, заполненный таинственными ночными двойниками растений, поднялись на скрипучее крыльцо, но не успели постучать — дверь распахнулась. На пороге, в халате и оренбургском платке, наброшенном на плечи, стояла Анна, сильно располневшая и постаревшая. В руках она держала трубку детских «воки-токи», по которой, видимо, и получила от мужа сообщение о поздних гостях.

— Ну, здравствуй! — сказала она чуть насмешливо. — Почти такой же… Проходите! — И холодно кивнула Светке.

— Здравствуй, Аня! Ты уж извини… Так получилось…

— А-а, — женщина махнула рукой. — Как Витька в эту Яму попал — у нас теперь день с ночью перемешался!

— Ну а вообще-то как жизнь?

— Жизнь как жизнь. Ложитесь, завтра поговорим!

Она ввела их в прохладную, пахнущую старым деревом и сеном избу. Пол был с наклоном. На печи, которую явно давно уже никто не топил, прямо в поде стояла древняя микроволновка. Анна отдернула занавеску — за ней оказалась спаленка, едва вместившая полуторную никелированную кровать и больничную тумбочку. На стене висел выцветший ворсистый ковер с водопойными оленями, простодушно не замечающими подкрадывающегося волка.

— Витька-то не очень пьяный? — спросила она, поправляя на подушках наволочки, надетые, видимо, второпях.

— Нет. Мы по чуть-чуть…

— Нельзя ему пить. Выгонит его Семен Борисович.

— Там все нормально. Партизан ловят…

— Ну, это еще ничего… Вас-то как звать? — Анна повернулась к Светке.

— Светлана. А где можно умыться?

— Умывальник и все остальное в сенях. Справа. Пойдем — покажу, а то заблудишься! Спокойной ночи, Миша!

Она ушла, задернув занавеску. Свирельников разделся и плюхнулся на старинный пружинный матрац, сыгравший в ответ что-то, похожее на музыку Губайдуллиной. Простыни были жестко накрахмалены и пахли чужой свежестью. Тонька, беря пример с матери, всегда в комод с чистым бельем клала пучок лаванды — и запах получался совершенно другой.

Михаил Дмитриевич почему-то вообразил, как он стоит возле свежей могилы, заваленной цветами и увенчанной старой, еще до-свадебной фотографией бывшей жены, по щекам его текут слезы, а в руке он держит сухой веничек лаванды. Свирельников потрогал щеку, обнаружил влагу и замотал головой, чтобы отогнать жуткое видение. Комар, потревоженный в самый кровососущий момент, взлетел и обиженно занудил под потолком.

Вернулась Светка. Выключила лампочку и быстро разделась, светясь в темноте голизной. Потом плюхнулась рядом и, дождавшись, когда загубайдуллившие пружины утихнут, подобралась к Свирельникову.

— А ты знаешь, какой у них туалет? — шепотом спросила она.

— Какой?

— Отстой! Просто дырка, а внизу… Представляешь?