…Невидимые нити, захлестывающие жертв. Как пульсирующие шланги, забирающие жизнь. Как черные присоски, вытягивающие душу…

Белые глаза ручных фонариков. И на одном – желтый солнечный фильтр; Ивга невольно поморщилась.

– Ты… Ты?!

Ивга растянула губы. Так могло бы оскалиться небо за ее спиной – беззвучной, одинокой, бледной молнией.

Цепь дрогнула и распалась. Им достаточно было одного взгляда на ее лицо.

– Силы небесные…

– Назад! Назад, Пров!..

Он один не двигался. Оцепенел, нанизанный на иголку ее неподвижного взгляда.

– С дороги, Пров! Уйди с ее дороги!

Все громче, громче, громче ухал барабан. Рокотало небо, натянутое на деку. Та, что шагала сейчас по дороге, была в своем праве. Безраздельном и полном.

И, не сбиваясь с шага, она переступила через упавшего человека.

И спустя секунду – спустя тонкую мембрану, прорванную ее телом, – забыла и больше никогда не вспомнила, и не задалась вопросом, остался ли он в живых.

* * *

Самым трудным оказалось выбраться из города, и он кружил в полной темноте, объезжая завалы, минуя развалины, кашляя от вездесущего дыма; дух, сравнимый лишь с запахом бойни, то удалялся, то приближался вновь – пока под колеса «Графа» не легла наконец бетонная, прямая, почти свободная дорога, и тогда Клавдий Старж, никогда не гонявший машину, со спокойной совестью вдавил педаль в пол.

Впереди, чуть правее, полыхала ферма – свет от чудовищного костра упирался в небо, искры ложились на ветровое стекло, прижимались к нему с потоком ветра, вспыхивали в последний раз и оборачивались черными хлопьями копоти; далекое огненное чудовище стояло, опершись руками в бока, разметав по ветру неопрятную бороду, и провожало взглядом единственную осмысленную точку на всем протяжении трассы – несущегося в неведомое «Графа». Клавдий неприятно оскалился.

Мира больше не существовало. Ничего, что он привык считать средой своего обитания, больше не существовало; привычное и незыблемое поднялось на дыбы, над человечеством висела опрокинутая воронка, медленно проворачивался черный смерч, и, захваченные его чудовищным притяжением, по воздуху летели законы и привязанности, устои и обычаи, живые коровы, обломки зданий, вырванные с корнем деревья, вырытые из могил гробы…

Клавдий давил и давил на педаль, а когда дальний свет фар выхватывал впереди препятствие – опрокинутую машину, брошенный беженцами скарб или распластавшееся на дороге тело, – до хруста стискивал зубы и сливался с машиной, послушной, верной, безропотно готовой на любой маневр…

Потом он понял, что уклоняется от направления, и свернул с дороги. Путь ему освещала горящая бензоколонка, и горящий поселок, и догорающая в отдалении рощица; маневрируя между пожарищами, он вскоре выбрался на другую дорогу, грунтовую, развернулся на ней и снова вдавил в пол послушную педаль.

Машину трясло. Машина уже стонала; с некоторых пор Клавдию не давал покоя сверлящий взгляд, и он не сразу сообразил, что это смотрит, не мигая, низкая желтая луна.

Дорога сделалась совсем уж разбитой, и ему пришлось сбавить ход, чтобы не свернуть раньше времени шею. Из-под обломков какого-то деревянного строения вырвалась белая курица и, явно лишившись рассудка, кинулась на ветровое стекло машины, ударила по нему крыльями и клювом, не жалея разлетающихся перьев, с ненавистью глядя на окаменевшего за рулем человека…

У колодца сидел, запрокинув голову, мертвец. Смотрел студенистым, неподвижным взглядом; Клавдий отвернулся.

Через полчаса разбитая дорога вывела «Граф» на осевое шоссе, бетонированное, Клавдий, кажется, даже помнил номер этой дороги; дух Матери-Ведьмы был здесь настолько ясным и определенным, что Клавдий счел возможным остановиться.

Карты ворохом лежали на соседнем сиденье; он безошибочно выбрал единственную, военную, стандартную, бесстрастно размеченную квадратами. Развернул, включил свет; опять-таки безошибочно нашел в переплетении трасс тот крохотный перекресток, на котором тихо стоял сейчас запыленный «Граф».

Низкая луна заглянула в карту через его плечо. Он еле удержался, чтобы не загородиться от нее ладонью.

Сосредоточился. Дух ведьмы, густой запах смерти проникал сквозь стекло и железо – но стратегическая карта умела противостоять самому сильному нажиму, она сама по себе была страшна, потому что имена человеческих поселений прочно соседствовали на ней с равнодушными знаками, символизирующими не просто смерть – неминуемое, мгновенное, полное и ничем не заслуженное разрушение…

Тупо глядя в карту, Великий Инквизитор Вижны молча помянул его сиятельство, покойного герцога.

И вытащил из внутреннего кармана пиджака маленькую прямоугольную коробочку с узким окошком.

Как сильно он ошибется? На полкилометра, на километр, на пять?

Заденет ли Вижну?

Кто там еще остался, в окрестностях точки, обозначенной бледным серым кружком, с аккуратной надписью курсивом «с. Подральцы»?

В углу окошка пульсировал значок. Пульт дееспособен. Где-то там, глубоко под землей, куда не достигает взгляд этой жуткой луны, где-то там сидит отупевший от недосыпа офицер в наушниках и ждет, ждет, ждет…

Возможно, он еще не знает, что его командующий мертв. А и знал бы – это не имеет значения, машина войны не должна зависеть от единичной человеческой жизни…

Земля вздрогнула. Или плод воспаленного воображения?.. Нет, вздрогнула еще раз, и дух матки сделался на порядок сильнее. У Клавдия на мгновение захватило дыхание; рядом с этим существом все инквизиторы мира бессильны, даже сумей они объединиться, даже ухитрись он, сделавшись неким «батькой», втянуть их волю в себя…

Он засмеялся. Хрипло и глухо, но искренне. Почти без горечи.

Подральцы. Отчего он так уверен, что она в Подральцах? Ненужный вопрос – его обоняния всегда вполне хватало для того, чтобы отыскать в окрестностях бойню. Другое дело, что он никогда на бойню не стремился, – что ж, теперь у него нет другого выхода…

Подральцы. Это место, где ее инициировали… Суки, они ее инициировали, выдернули в свой мир, который «не такой», а она, видите ли, осталась прежней, это мир виноват… Сволочи, мерзавки, зачем…

Он бездумно, механически измерил взглядом расстояние от Подральцев до серенького перекрестка, на котором стоит сейчас «Граф». Километров пять. Как там говорил покойный герцог – «только сами постарайтесь держаться подальше»?

Собственно говоря, у него есть время. Он может оставить себе время, полчаса, например, машина еще вполне способна давать двести километров, и дорога хорошая, он успел бы уйти подальше, а там влезть в какую-нибудь щель…

Ему вдруг смертельно захотелось спать.

Он представил себе, как, пережив в щели отдаленный удар и сотрясение земли, выбирается потом из своего убежища. Стряхивает пепел…