Большая Морская ул., 15

Грюндеры получали от государства крупные кредиты и налоговые льготы. Государство получало быстрое развитие железнодорожной сети — тогда важнейшей составляющей военной и экономической инфраструктуры. Через некоторое время государство изымало (выкупало до окончания срока контракта) из собственности грюндера построенную им магистраль и подвижной состав, справедливо полагая, что „получили довольно, пора и честь знать“. Недовольных не находилось: взамен лояльности государство давало возможность работать, а иногда — серьезную поддержку. Так, летом 1899 года, когда Русский торгово-промышленный оказался на грани краха из-за банкротства „папы“ фон Дервиза (сумма долгов которого составила астрономическую сумму 24 млн рублей), банк тем не менее устоял из-за срочного четырехмиллионного кредита Государственного банка, который, правда, вернул менее чем через год»[106].

Процветание банка на Большой Морской окончилось фактически меньше чем через два года после переезда.

В 1989 году была попытка возродить банк зарегистрировавших под его прежним названием и благодаря этому объявить себя наследником главного здания и капиталов, уже не существующих. Поначалу все удалось. И здание на Морской вернули и выдали РТПБ — одному из первых в Петербурге, — генеральную лицензию ЦБ на ведение валютных операций. Руководство объявило о скупке сохранившихся с начала века облигаций этого банка, принялось формировать картинную галерею и спонсировать Игры доброй воли. Но «перестроечная лавочка» быстро выдохлась, не дожив даже до дефолта 1998 года.

Разумеется, апотропеи тут ни при чем…

— Крестный, — обвисая на моей руке и стараясь заглянуть мне в глаза, спрашивал мой самый любимый первый крестник Ромка. — Мы гуляем? Нам хорошо?! — изнемогая от любви, припадая в избытке чувств к моей руке щекою: — Нам хорошо!

В его дошкольные годы мы с ним много слонялись-гуляли по городу.

— Крестный, ну пойдем в Эрмитаж! А?

— Мы же в прошлое воскресенье ходили!

— Ну и что!

Действительно!

— Крестный, пойдем, где жареный мужик лежит! (Мумия в залах Древнего Египта.)

— Зачем?

— Чтоб пугаться! Во, какой страшный!

Это я рассказываю к тому, что мы ведь с вами тоже гуляем, исключительно ради удовольствия! Поэтому будем отвлекаться! Книга моя не совсем про архитектуру, а местами и вообще не про нее, а про старинные дома и тех, кто в них жил; про каменный народ, подпирающий могучими плечами балконы или глядящий на нас сквозь столетия глазами маскаронов, и о том, что они видели.

Например, атланты и путти с особняка Мясникова (ул. Восстания, 45)[107] были свидетелями одной из первых в нашем городе автомобильной катастрофы на углу Знаменской и Сапёрного переулка. Шоферы напугались, наверное, до смерти. А потом ничего — попривыкли. В этом доме, похожем на дворец, долгие годы располагалась кожно-венерологическая больница. Так что тут историй, сопутствующих историям болезней, — на целое бульварное издательство! А сам особняк, словно воскресающий барокко осьмнадцатого столетия, построен много позже, чем этот стиль сменил русский классицизм.

Построил особняк архитектор А. П. Гемилиан в 1857–1859 годах, когда Россия разбогатела и тогдашние новые русские требовали от архитекторов «сделайте нам красиво». Но поскольку в ту пору архитектурная школа была не утрачена, нация здорова, бешеные деньги лица Северной столицы не портили, а замечательные мастера, к коим относится и А. П. Гамелиан и скульптор Иенсен, умело и со вкусом создавали особняки как бы в стиле барокко. Этот стиль теперь именуют «необарокко первой волны». Время постройки этого дома принято считать в архитектуре эпохой эклектики — то есть «бессмысленного сочетания разных стилей, в угоду вкусам заказчика». Однако, чем дальше мы от этого архитектурного периода отодвигаемся, тем нам эклектика милее. Срабатывает эффект старой фотографии: когда ваша фотография вам не нравится — спрячьте ее лет на пять — десять, а потом посмотрите, как она изменится, похорошеет и станет вам мила.

Среднестатистический нынешний петербуржец не большой мастер в узнавании стилей. Ему равно нравится и петровское, и классическое, и необарокко, эклектика и пришедший ей на смену модерн, поскольку все это органичное, человечное, жизнеутверждающее искусство и, безусловно, высочайшее мастерство строителей. А вот современный стиль — «стекло, бетон, металл», который усиленно вбивают в старую застройку, пока что усиливает стойкое к нему отвращение. После нынешних «шедевров» и страхом ожидания грядущих самый скромный маскарон классикой покажется. Интересно бы взглянуть на эти, с позволения сказать, нынешние «аквариумы для людей» лет через пятьдесят — сработает ли закон старой фотографии? Думаю, что нет! «Хрущобы и блочники» год от года страшнее, даже если достаточно хорошо сохраняются, что весьма сложно и дорого. А уж нынешние «газоскребы» при всех «наворотах» уже и сейчас выглядят имплантатами в теле когда-то прекрасной столицы.

Периоды эклектики и модерна — самый бурный период строительства в Петербурге. Именно в это время старая часть города, как ее принято называть сегодня, наполнилась атлантами и кариатидами, барельефами и горельефами, лепниной и маскаронами. При всех политических сложностях и социальных драмах это, пожалуй, самый благополучный период в русской истории. Российская империя стала сильнейшей державой мира. В 1913 году рост российской экономики был в пять раз больше, чем в США — самой бурноразвивающейся стране. В это время работали сотни замечательных архитекторов, скульпторов, художников, а уж про писателей, журналистов, театральных деятелей и музыкантов и не говорю — золотой век русской культуры! Но некий налет наплевательства, усмешки, унаследованный от поклонников классицизма и неоклассицизма, в том числе роскошного сталинского стиля, некая ирония до сих пор сквозит в статьях и речах искусствоведов, когда говорят они о пореформенной России. И чтобы не быть голословным, свернем-ка мы лучше в Сапёрный переулок[108], где находится удивительное здание, которое почему-то называют «забавным». Речь пойдет о доме № 13, но не только о нем.