Жаль, не осталось видео нашего поцелуя.

2.24

Вечером меня ждал новый сюрприз. Добив программу, над которой работал несколько дней, я захлопнул крышку ноутбука, встал, размялся и пошел на кухню – попить водички. Заодно прихватил банан и пошел на балкон подышать воздухом.

С балкона открывался чудесный вид – у подъезда стояли двое: Сергеева и тот самый мажорик. Он стоял слишком близко к ней, касаясь ее волос. И я был уверен – сейчас он ее поцелует. А Сергеева точно его не оттолкнет.

Я не хотел этого.

Возможно, во мне проснулся тот самый мелкий мудак, который делал кучу гадостей, возможно, это было просто временное помутнение. В общем, я кинул вниз банановую кожуру, рассчитав так, чтобы она не попала на них, а упала рядом. Они тотчас отстранились друг от друга и подняли головы вверх. Меня разобрал смех. А вот Дашка явно злилась. Задирать ее было весело. Да только не особо помогло. Мажорик снова обнял ее, и я, громко хлопнув дверью, ушел с балкона. Не хотел смотреть на них. Да и бананов больше не было. Не яйцами же я должен был в них кидаться?

Я вернулся в свою комнату, на ходу ударил по груше и упал на кровать.

Я жалел, что удалил все фото и видео с нами – уже в который раз.

И впервые жалел о том, что у нас с Сергеевой все получилось именно так.

Детские обиды. Детские недомолвки. Детское упрямство. И взрослый страх поломать свою гордость. Все это помешало нам хотя бы попытаться построить отношения. А ведь я точно любил ее, и точно знал, что Дашку ко мне тянуло.

Я хотел, чтобы она приснилась мне – как раньше. Я хотел хотя бы во сне сделать ее своей. Но вместо этого мне снилась всякая чушь.

Тренировки в спортзале не помогали. Физические нагрузки могли избавить меня от ярости и гнева, но не могли избавить от навязчивых мыслей о девушке, которую я давным-давно хотел забыть. Я пытался мыслить логически, но когда дело касалось Сергеевой, логика превращалась в пыль. Рационального в моих чувствах не было ни черта. И я не мог их контролировать. Как и раньше. Ничего не изменилось.

На следующий вечер я возвращался из спортзала и снова встретил их около подъезда: Дашку и ее мажора, которого, как я узнал от знакомого парня с его факультета, звали Влад Савицкий. Знакомый рассказал, что Савицкий перевелся к ним из Москвы, у него крутые предки и куча бабла. А еще он почти ни с кем не общается, хотя многие были бы не прочь завести с ним дружбу. Даже Алан, непровозглашенный король универа, ну, а если попросту, мешок с дерьмом, у которого были богатые родители и куча самомнения.

Савицкий на всех плевать хотел. Но положил глаза на Дашку. Меня это настораживало. Почему она? Что он от нее хочет? Влюбился с первого взгляда? Бред. Таким, как Савицкий, это не свойственно.

А еще я никак не мог понять, где видел его раньше.

Этим вечером они целовались.

Даша обхватила его за шею. Он одной рукой гладил ее по спине, а второй играл с распущенными волосами. Я же сидел в машине позади них, словно взрывом оглушенный, и смотрел на все это. Видел, как она чуть-чуть привстает на носочки, чтобы быть выше. Видел, как его лапа скользнула ниже тонкой талии. И больше не мог терпеть. Вышел из машины и сказал громко:

– Не съешь ее.

Они отцепились друг от друга, и Дашка зачем-то прикрыла губы ладонью. Трогательный жест, который окончательно меня распалил.

– Опять ты, малыш. – Савицкий был недоволен, а я злорадствовал.

Мы едва не подрались – уже во второй раз. Я готов был надрать ему задницу, а Савицкий не собирался уступать. Я даже руку занес – снова. И я бы ударил этого урода, ведь был уверен, что он играет с Дашкой – наивной девочкой, которая наверняка хочет романтики, любви и нежности.

Но Сергеева не дала драке начаться – встала между нами, зная, что ее я не ударю. Пришлось отступить.

Конечно, я остался виноватым. Я всегда был виноватым в ее глазах. Всегда был плохим, что бы ни делал.

Дашка сказала, что я отвратителен.

– Какого черта ты нам мешаешь? Зачем ты задираешь Влада? Тебе скучно? – ядовито спрашивала она, и я понимал, что она безумно зла. – Или неприятно смотреть на счастливых людей? Если так, то попытайся стать счастливым и катись к какой-нибудь Каролине. Ее же ты там тайно любил?

Каждое ее слово вгоняло пару гвоздей в гроб моих чувств.

– Что ты несешь, Даша? Причем здесь она? – в какой-то момент спросил я. А ее глаза загорелись такой яростью, что я оцепенел. И молча слушал бред, который она несла. И отвечал ей молча – просто понял вдруг, что не могу говорить. Не могу спорить.

Сергеева была уверена, что я с детства сох по Каролине. Я всегда думал о тебе, Даша. Открой глаза.

Что мне неприятно видеть ее с другими. Да, неприятно, кому приятно видеть с другим парнем ту, от которой голова кругом?

Что я всегда относился к ней хуже всех в школе. Полнейшая чушь! Я всегда защищал тебя. Ото всех!

Что я разбил нашу дружбу – иллюзию дружбы. А я не хотел быть в вечной френдзоне. Я хотел твоей любви, а не дружбы. Но ты трижды меня отшила!

Что я самоутверждаюсь за ее счет. Я. Никогда. Не. Самоутвержался. За. Чужой. Счет. Я не такой слабак.

Если бы я мог, я бы смеялся. Но я просто молча слушал ее, а потом ушел. И тяжело ступая, стал подниматься по лестнице.

В висках громко стучал пульс. В груди было тяжело – будто ее стягивал тугой обруч. Пальцы рук кололо от напряжения.

Почему она видит меня таким? Почему в ее глазах я – моральный урод? Почему она не дает мне шанса?

Я не понимал. Но я хотел понять это. Хотел расставить все точки над «i». Хотел, чтобы Дашка услышала меня – хотя бы раз.

Я ждал ее на площадке, чтобы поговорить. И это решение далось мне с трудом. Услышав, как она поднимается на лифте, я даже хотел сбежать, как трус. Но буквально приказал себе остаться.

Мы должны были поговорить наедине.

Когда Дашка вышла из лифта, я заступил ей дорогу. Она дала мне минуту. И я попытался ей все объяснить.

Сказал все, что чувствовал. Что никогда не хотел обидеть ее по-настоящему. Что не спорил на нее.

Я не хотел, чтобы она считала меня конченым уродом. Обо мне могут думать все что угодно – те, на кого мне плевать. Но для близких и любимых я не хотел быть плохим. А ведь несмотря на то, что мы не общались, Сергеева все еще входила в эту категорию – в категорию своих.

Я не сказал ей только того, что люблю ее. И что последние дни заставили почти угасшее чувство проснуться. Лишь обнял, потому что не смог больше сдерживать эту проклятую нежность, и понял, что у меня срывает крышу, когда она прижалась щекой к моей груди – маленькая, хрупкая, беззащитная. Родная. Моя девочка.

2.25