Однако разгадку тайны надо искать в другом… Безумная, неуравновешенная — да, но разве не было бы другой крайностью считать ее ответственной за все столь явно кем-то направляемые кровавые козни против нее и Жоффрея?..

Но в памяти снова всплыли слова Амбруазины: «Мы обе красивые, и мы любим наслаждения…» В какой-то момент ей показалось, что она ухватила руками настоящую Амбруазину, а не ту — с широко раскрытыми, как у загнанной косули, глазами, которая говорила со страданием в голосе: «Я не могу выносить, когда мужчина дотрагивается до меня… Вы не можете знать, что это такое, когда пятнадцатилетней девочкой вас отдают похотливому старику».

Какой же на самом деле была эта стремившаяся вызвать в ней жалость женщина? Опасной, развращенной или действительно достойной жалости?

Как узнать правду? Кто способен рассказать без прикрас об Амбруазине де Модрибур? Ведь те, кому она покровительствовала, любили и всячески почитали ее.

Она отметила про себя, что никогда и ни с кем не говорила о герцогине, не интересовалась мнением Абигель или Жоффрея о ней.

Просто Жоффрей рассказал ей о герцогине де Модрибур и ее муже, и это совпадало с тем, что она впоследствии узнала от нее самой. И еще граф де Пейрак отметил, что она очень ученая женщина.

Однако Анжелика не ведала, что он на самом деле думал о «благодетельнице». Эго вызывало у нее столь же неприятное ощущение, как и всякий раз, когда в ее мыслях ассоциировались имена Амбруазины и Жоффрея. Он не все рассказал ей об этой женщине и, как ей показалось, даже сознательно скрыл от нее некоторые факты. Значило ли это, что он обманул ее? Люди почему-то не говорили об Амбруазине. Что это было — случайность, инстинкт самосохранения?

Анжелика снова вспомнила сцену на берегу Голдсборо. Тогда глаза всех присутствующих там мужчин и даже Жоффрея были прикованы к Амбруазине. Видели ли они ее такой, какой она еще совсем недавно предстала перед Анжеликой? Полностью преображенной каким-то внутренним огнем и сверхчеловеческой радостью.

«Боже! Как она красива!» — подумала Анжелика.

Какой мужчина смог бы устоять перед притягательной силой этой красоты, когда бы она была доступна его взору? Так, может быть, в этом и кроется очарование любой, по-настоящему влюбленной женщины, которая к тому же находится во власти желания?.. «А может, и я выгляжу точно так же, когда Жоффрей обнимает меня?» И еще! Необычное заключалось не только в этом. Эта женщина пользовалась своей притягательностью, привлекал,! всеобщее внимание… Но этого было недостаточно, чтобы Анжелика могла тут же во весь голос крикнуть: «Это она сумасшедшая! Вся ложь исходит от НЕЕ…» Теперь, обдумывая все происшедшее между ней и Амбруазиной, она поняла, что в этом было ненормальным: совершенно неописуемый страх, охвативший ее, когда Амбруазина обвила свои руки вокруг нее.

Однако сам по себе этот жест не должен был нагнать на нее такой ужас.

Правда, он застал ее врасплох, так как у нее и в мыслях не было, что эта набожная и восхитительная вдова могла поклоняться культу Сафо.

В то же время, если у нее и возникало подозрение, то это было связано с воздействием чар Жоффрея на существо, которое, казалось, было наделено всеми атрибутами женской привлекательности: красотой, молодостью, умом, грацией, наивностью, и которое, в свою очередь, могло воспользоваться этим грозным оружием для того, чтобы покорить этого замечательного мужчину, этого оказавшегося на краю света знатного дворянина, безразличными к которому могли оставаться лишь немногие женщины.

Анжелика боялась за Жоффрея, и теперь она могла признаться себе в этом. И вот именно ей Амбруазина адресовала свои «признания»…

Основания для беспокойства были, но, однако, не такие, чтобы цепенеть от ужаса.

Анжелике уже приходилось, особенно в период ее жизни при дворе, находить выход из более сложных положений, нежели любовные притязания со стороны женщины. Королевский двор был царством всевозможных наслаждений, которыми постоянно опьяняла себя толпа придворных, обезумевшая от желания удовлетворить свою жажду земных утех.

Каждый пил из той чаши, которая казалась ему наиболее сладкой или обещавшей новые ощущения, и сладострастное влечение заставляло забывать о десятой заповеди. Мысль о грехе лишь добавляла остроты ощущениям и усиливала страх перед муками ада, которых они, естественно, хотели избежать. По счастью, для этого рядом были духовники…

В этом полурайском-полуадовом спектакле, сценой которого был Версаль, красота Анжелики не раз ставила ее в такое положение, когда ей приходилось жестоко разочаровывать тех, кто искал ее благосклонности. Но это входило в правила игры.

Жизненный опыт и интуиция, уважительное отношение к другим, делавшие ее снисходительной к проявлениям человеческих страстей, если они не сопровождались жестокостью, научили Анжелику умению защищать свою свободу и чувства, не наживая при этом врагов. За исключением короля, естественно! Но это был другой случай.

Так в чем же тогда была причина панического страха, который в какой-то момент полностью парализовал ее, словно застывшего под немигающим взглядом змеи глупого кролика.

Змея! Снова этот образ! «Это потому, что она сумасшедшая, несомненно.., настоящее безумие вызывает страх…. Нет, я знаю, что такое страх, и мне приходилось иметь дело с помешанными… Но то, что произошло здесь только что, это другое! Это был сплошной ужас… Какая-то сказка! Зло во плоти!.. Кто же она?» Анжелика резко встала. В Порт-Руаяле должен быть кто-нибудь, кто смог бы с ней откровенно поговорить о герцогине де Модрибур, ненавидящий Амбруазину и не скрывающий этого. И знание причины такого отношения могло бы, возможно, помочь Анжелике составить более точное представление об этом странном создании.

Она вышла из дома. Далекая гроза продолжала грохотать где-то у затянутого тяжелыми облаками горизонта, а над деревней уже нависла мягкая тишина. Казалось, что весь Порт-Руаяль с чистой совестью погрузился в крепкий сон.

Анжелика спустилась до первых домов, стоявших у самого берега.

Приближаясь к дому, в котором разместился Кантор, она заметила свет лампы в приоткрытом слуховом окне и остановилась. Один ли он? С этими молодыми людьми никогда не знаешь!.. Но, заглянув внутрь, она улыбнулась. Кантор спал, а рука его была протянута к большой корзине с вишнями, которую он поставил на скамеечку у своей кровати. Несмотря на развитую мускулатуру его красивого юного тела, небрежно прикрытого одеялом, для нее он по-прежнему был маленьким толстощеким Кантором, который засыпал в своей постельке, подобно маленькому ангелочку. Его загорелое лицо в обрамлении перепутанных вьющихся светло-золотистых волос, пухлый, немного надутый рот, длинные шелковистые ресницы хранили детскую чистоту.

Она неслышно проникла в дом и села у его изголовья.

— Кантор! — позвала она. Юноша вздрогнул и открыл глаза.

— Не бойся. Я пришла только спросить твое мнение. Что ты думаешь о герцогине де Модрибур?

Она решила застать его врасплох, чтобы у него не было времени замкнуться в своей скорлупе, как он это обычно делал.