Потому что им кажется, будто это Шхина нисходит на позолоченную гданьским золотом статую, что она ведет их к дому епископа, словно мать, словно сестра, словно самая нежная любовница, которая бросит все ради того, чтобы хоть на мгновение увидеть возлюбленного, пускай даже одетого в убогий лапсердак. Перед тем как отправиться на тайную аудиенцию к епископу Дембовскому, Яков, который вообще не выносит всякого рода пафосности, как расшалившийся ребенок, выбирается из толпы и вдруг у стены начинает причитать, как старый еврей, сгорбленный, хромой.

– Жид бессовестный, – шипит какая-то корпулентная мещанка. – Никакого уважения к святыне.

В тот же день поздно вечером они представляют епископу манифест с девятью тезисами, которые собираются отстаивать во время диспута. И одновременно просят как-то их защитить от преследований талмудистов. Да еще это проклятие. Оно сердит епископа больше всего. Проклятие. Что это такое – еврейское проклятие?

Он велит им сесть и читает:

«Первое: Мы верим во все, во что Бог в Ветхом Завете велит верить, и во все то, чему Он учит.

Второе: Священное Писание человеческий разум без Божьей благодати постичь не может.

Третье: Талмуд, исполненный неслыханного богохульства против Бога, должен быть и будет отвергнут.

Четвертое: есть один Бог, и Он – Создатель всего сущего.

Пятое: Один и тот же Бог в трех Лицах, неделимый по своей природе.

Шестое: Бог может принять человеческое тело и быть подвержен всем страстям, кроме греха.

Седьмое: город Иерусалим, согласно пророчеству, больше не будет построен.

Восьмое: Мессия, обещанный в Священном Писании, не придет.

Девятое: сам Бог понесет проклятие прародителей и всего народа, а тот, кто истинный Мессия, является Богом Воплощенным».

– Так хорошо? – спрашивает Нахман и, не привлекая внимания, кладет на столик у двери турецкий кошелек, расшитый хрусталем и бирюзой, прекрасной ручной работы, из тонкой козьей кожи. Епископ догадывается, чтó в нем, евреи бы не посмели явиться с чем попало. Там столько дорогих камней, что хватит инкрустировать всю монстранцию. От этой картины у него кружится голова. Надо сосредоточиться. Это непросто, потому что дело, вроде бы нехитрое, вдруг обрело невиданные масштабы: противники этих оборванцев обратились к великому Иавану[118], агенту министра Брюля[119], – на столе лежат письма из Варшавы с подробными отчетами о придворных интригах; этим оружием теперь располагают в королевском дворце. Кто бы мог подумать, что целование обнаженной женщины в какой-то приграничной деревеньке будет иметь такие последствия.

Епископ принимает кошель и тем самым встает на сторону Франка, хотя самонадеянность этого еврея его раздражает. Еврей требует диспута. Требует покровительства. Требует земли – чтобы жить «миром», как он выражается. И еще: этот еврей требует нобилитации. Пускай епископ их защитит – тогда они крестятся. Франк также желает, чтобы самые именитые из них (епископу сложно представить их «знать» – это ведь все какие-то арендаторы, скорняки, лавочники), согласно закону Речи Посполитой, могли добиваться нобилитации. Пусть им дадут право селиться на епископских землях.

Этот второй, рыжий, который переводит Якова, говорит, что еще с испанских времен существует традиция организовывать диспуты, когда возникают какие-либо спорные вопросы, и сейчас как раз настал такой момент. Он переводит слова Франка:

– Созовите раввинов, и мудрых епископов, и господ, и лучших ученых, пусть их будут хоть сотни. И пусть они спорят со мной и с моим народом. Я отвечу на все их вопросы, потому что правда на моей стороне.

Они напоминают купцов, приехавших, чтобы договориться и ударить по рукам. Требуют немало. Но и дают много, думает епископ.

Над чем размышляет епископ Дембовский, пока бреется

Действительно странно, насколько холодно и сыро в епископском дворце в Каменец-Подольском. Даже сейчас, летом, когда рано утром приходит цирюльник, епископу приходится согревать ноги завернутым в холстину горячим камнем.

Он приказывает придвинуть кресло к окну: пока цирюльник наточит ножик, с размаху проводя лезвием по кожаному ремню, пока приготовит мыльную пену и осторожно, чтобы, упаси Боже, как-нибудь не потревожить Его Преосвященство, накроет плечи епископа льняными, украшенными вышивкой полотенцами, у него есть время просмотреть свежие письма из Каменца, Львова и Варшавы.

Накануне епископ встретился с неким Крысой, который якобы также действует от имени Якова Франка, но, похоже, ведет свою игру. Епископ настойчиво призывает этих, как они говорят, талмудистов, раввинов и ученых со всего Подолья присоединиться к диспуту, но раввины отказываются участвовать в споре. Он приказывает им явиться и раз, и другой, чтобы дать объяснения, но те не являются, не скрывая своего пренебрежения к епископскому сану. Когда епископ велит наложить на них денежные штрафы, они посылают в качестве вроде как своего представителя Гершека Шмулевича, очень ловкого еврея, и тот от их имени отыскивает все новые препятствия. Зато содержимое кошеля вполне конкретно, хоть и не столь изысканно: золотые монеты. Епископ старается не показать, что уже принял решение и поддерживает тех, других.

Если бы только их можно было понять, как более-менее сразу понимаешь намерения крестьянина. А тут эти кисточки, шляпы, причудливая речь (поэтому он одобряет попытки Пикульского выучить их язык), подозрительная религия. Почему подозрительная? Потому что слишком близкая. Те же самые книги, Моисей, Авраам, Исаак на камне под отцовским ножом, Ной и его ковчег, все то же самое, но, тем не менее, в каком-то странном окружении. И Ной выглядит иначе, какой-то искаженный, и ковчег не тот, а еврейский, богато украшенный, восточный и пузатый. А Исаак, который всегда был блондинчиком с розовой кожей, теперь оказывается диковатым ребенком, напряженным и не таким уж беззащитным. Все наше словно бы более легкое, думает епископ Дембовский, будто бы пробное, набросок, сделанный изящной рукой, тонкий, выразительный. А их – темное и конкретное, какое-то неуклюже-буквальное. Их Моисей – старый дед с костлявыми ногами; наш – благообразный старец с растрепанной бородой. Епископу Дембовскому кажется, что это свет Христа так озаряет нашу сторону общего с иудеями Ветхого Завета – отсюда различия.

Хуже всего, когда чужое маскируется под свое. Как будто передразнивает. Как будто подшучивает над Священным Писанием. И еще одно: упрямство, ведь они старше, а упорствуют в своей ошибке. Так что трудно не подозревать тут некий умысел. Вот если бы они вели себя так же открыто, как армяне… Эти уж если что-то задумают – можно не сомневаться, что речь непременно пойдет о выгоде, исчисляемой в золоте.

Что они говорят, все эти евреи, которых епископ Дембовский видит в окно, когда собираются небольшими группами по трое-четверо и спорят на своем рваном певучем языке, сопровождая слова телодвижениями и жестами: вытягивают