А я ихнюю стопку не бил, и, вообще, очень-то нужно мне бить ихние стопки.

— Я, — говорю, — не бил стопку. Допустите, — говорю, — докушать бутерброть, граждане.

А они меня тащат и тащат и к бутербротю не подпущают. Дотащили до дверей и кинули. А бутерброть лежит на столе. Хушь плачь.

А еще, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть подозрительная и гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной гнушается.

Каковых вышеуказанных лиц можете арестовать или как хотите.

Теперича еще сообщаю, что заявление мной проверено, как я есть на платформе и против долой дурман, хоша и уволен по сокращению за правду.

А еще прошу, чтоб трактир «Веселую Долину» пока чтоб не закрывали. Как я есть еще больной и не могу двинуться. А вскоре, без сомнения, поправлюсь и двинусь. Бутерброть тоже денег стоит.

Протокол

Дежурный милиционер обмакнул перо в чернильницу и сказал:

— Тс, граждане... не напирайте... по порядку говори... который кого пихнул?

— Это он его пихнул, — сказала тетка, протискиваясь к столу. — Он его пихнул... У-у, говорит, чертова мама.

Человек с мешком, на которого показала тетка, стоял спокойно, мрачно посапывая носом. Рядом стояли потерпевший и несколько свидетелей.

Потерпевший разводил руками и сконфуженно бормотал:

— Да рази я что?.. Да я ничего... Это народ хочет... Свидетели.

— Он его пихнул, — снова сказала тетка. — Пихнул, а после и говорит: у-у, чертова мама... Я насупротив в трамвае сидела, конечно. Я к племяннику ехала в село Смоленское.

— Тс... — сказал дежурный, — обождь, тетка.

— Чего обождь? — огорчилась тетка. — Чего обождь-то? Прошло то время, чтоб днем народ пихали. Напихались.

— Тс... Засохни, — сказал дежурный, снова обмакивая перо. — Ты кто такая?

— Я-то? — спросила тетка. — Свидетели мы... К племяннику ехали... Это немыслимо, чтоб днем пихать. Может, он до смерти бы пихнул... А может, у меня племянник в комячейке служит...

— Обожди, тетка, — сказал милиционер, — не тебя ведь пихнули... Спросят тебя. Вали помалкивай.

— А хотя бы и не меня...

— Тс... Вас пихнули? — спросил милиционер потерпевшего.

— Меня... — сказал потерпевший. — Да только я что... Я ничего. Ну, пихнули. Эка штука. В трамвае ведь. Это свидетели требуют: иди, говорят, обязательно в милицию.

— Извиняюсь, пардон, — сказал один из свидетелей. — Я тоже видел... Нельзя допустить... Протокол чтобы...

— Я же и говорю, — снова запела тетка. — Протокол, обязательно даже протокол... А гражданин милиционер на меня цыкает... Я до самого центра дойду... Это немыслимо, чтобы среди дня...

Милиционер в третий раз обмакнул перо и принялся писать протокол, время от времени спрашивая: фамилья... пол... бывшее звание... Писал дежурный долго, старательно выводя буквы. Потом спросил:

— А где было? В каком месте?

— В трамвае, — сказала тетка, — в трамвае, товарищ. Я же и говорю: в трамвае, батюшка... Я в село Смоленское ехала. Где ж еще иначе... К племяннику я ехала...

— Место, улица?

— По Семеновской проезжали...

— Фю-ю, — сказал милиционер, кладя перо. — По Семеновской? Не наш это район. Это, граждане, второй район. Вали туда...

— Как это? — спросили свидетели. — Уж раз написано, так чего же...

— Во второй район.

— А если б меня убили?

— Где убили?

— Где еще... На Семеновской...

— Второй район.

— И пойдем! — воскликнула тетка. — И пойдем, граждане. Это немыслимо, чтоб оставить... Где потерпевший?

Потерпевшего не было. Он исчез, воспользовавшись заминкой. Молчавший до сего времени гражданин с мешком возмутился.

— Ты что ж это, — сказал он, обращаясь к тетке, — ты что ж это юбкой-то вертишь?

— Кто вертит? — запела тетка, снова устанавливая свою корзину на стол. — Кто вертит-то?

— Да ты вертишь. Первая начала бузу, чертова мама...

Тетка всплеснула руками.

— Граждане, да что ж это, — сказала она, — ругает ведь.

— Вот теперь можно, — сказал милиционер, обмакнув в четвертый раз перо. — Теперь наш район. Писать, что ли, протокол?

— Позвольте, — воскликнула тетка, — да за что же протокол-то? Товарищ милиционер, будьте благодетелем... За что же... Мы чинно, мирно беседуем...

Тетка взяла корзину и пошла к выходу. Свидетели исчезли постепенно. Гражданин с мешком остался один. Он долго и без всякой на то нужды расспрашивал милиционера, где второй район, потом махнул рукой и, мрачно посапывая носом, вышел.

Американцы

Комната. Стол. За столом девица. Над девицей — бант. Над бантом — плакат: «Говори короче и уходи». Перед девицей очередь.

Первый посетитель. Мм... этого, барышня... как его... Тутотка чего, извиняюсь? Тутотка не бюро ли для справок?

Девица. Справочное бюро отдела Нарпитгусьглавштука...

Первый. Ась?

Девица. Вам что?

Первый. Мне-то? Я, как есть приехадши из провинции и... тутотка разыскиваю личность... Мне-то? Мне надо узнать, требуется то есть... товарища Щукина мне надоть... Я, как есть приехадши из провинции, и в смысле того, как разыскиваю личность...

Девица. Комната 78. Третий этаж... Налево...

Первый. Тутотка значит. Щукин-то. Мне ж и говорили: пойди, говорят, в это учреждение... А я, как есть приехадши из провинции, — не разбираюсь в столичных учреждениях. А мне, напротив того, требуется личность разыскать...

Второй посетитель. Послушайте, вы задерживаете посетителей.

Первый. Я-то? Избави Бог. Я не задерживаю...

Второй. Он не задерживает! Видали! Ведь, кажется, ясно — висит плакат... По-русски сказано: короче говори... Так нет. Извольте видеть — в разговоры пущается... Из провинции, говорит, приехадши... А нам наплевать. Хоть из Китая приезжайте... Вам, вам я говорю... Чего смотрите так? Оставьте моргать ресницами, не испугаете...

(Первый уходит.)

Второй. Видали, какой гусь? Ушел! Не нравится ему, видите ли... Ведь вот этакий явится и — задержка. А в общем масштабе все дело стоит...

Девица. Вам что?

Второй. Ведь это черт знает что! Мы хлопочем, стараемся, налаживаем свою жизнь по-американски, а тут из-за одного прохвоста...

Девица. Извиняюсь, вам что?

Второй. Мне что? Странный вопрос. Я, барышня, по делу пришел. За справкой. А тут, извольте видеть, этакий гусь нашелся... В разговоры пущается... Может, у меня дело ни минуты отлагательства не ждет. Может, я пять минут пропустил, и баста — все дело рухнуло. Что тогда? Кто мне возместит убытки? А может, убытков на триллионы... Ведь это