И в первой же попытке разбил себе виртуальную морду вдребезги. Как если бы с разбегу вмазался в стену. Помните, у меня за день до ухода жутко разболелась голова? Вы меня тогда еще коньячком полечили. Вот, это самое оно. Как бы Вам это описать? Собственно, до домена Гитлера я тогда не пробился. Почувствовать я его почувствовал, а прикоснуться не получилось. Словно что-то отталкивало постоянно. Какая-то непонятная завеса, преграда, барьер. Лечение Ваше мне тогда здорово помогло. Хотя тебе, Малыш, я «фрицевскую тушку» никогда не прощу! Думаешь, я не слышал ничего? Морда ты свинюжья!..

Вот так, тихонько и легонько я мимо этих клякс посторонних и протиснулся. Понятно, что кардинально изменить что-то было невозможно. Было чувство, что если сильно на объект воздействовать, то эти кляксы его просто сожрут. Поэтому я скинул только картинку штурма Берлина и пару эпизодов из «Освобождения». Ну, где «хреновато тут у Вас» и «фюрер должен уйти как солдат». Думаю, сработало. Братцы, а знаете, из-за чего у Гитлера нелюбовь к славянам возникла? Да из-за педрилы Рёдля. Для русской армии его деятельность полезной была, не спорю. На войне как на войне. Но когда Гитлер узнал, что потерял своих боевых товарищей и сам был ранен из-за предательства славянина, тут-то эта «любовь» и возникла. Ведь пидор этот жидовский под славянина маскировался…

Картинку показал, как Сталин от рёдлей отбивается. В начале один, потом с товарищами. Как вышвыривают они рёдлей из страны, как строить всё заново начинают. Думаю, когда Гитлер почувствует это родство душ в ненависти к жидовствующей сволочи, он перестанет воспринимать Сталина как их марионетку. А зачем ему тогда иметь дело с английскими плутократами, когда почти рядом есть товарищи по борьбе?..

Теперь о настоящем. Служу я в ведомстве «Олега Табакова». Он пока еще молодой, но уже перспективный. Так что кое-какие возможности имеются. Гажу нашим заклятым друзьям со всем удовольствием…

Рыбный! Я своё слово сдержал. Может быть Вы, ребята, еще не в курсе, но специальной теории относительности не будет. Вместо неё «могучая кучка» — Планк, Пуанкаре, Зееман и Бор — создали практическую теорию относительности. Не заумствования хрен знает о чем, а практическую, мужики. Сейчас теорией поля занимаются. И они её сделают, будьте уверены, потому что никакая херь вроде СТО и ОТО им не мешает. Вкупе с «гениальными физиками». Мужики! Они к антиграву подходят, представьте! Понятно, что до практики пока еще как до Луны пешком, но тем не менее. Я не знаю, где сейчас Рыбный и кто, но он должен об этом знать. И еще. Скорее всего, смогу вытащить в Германию Ферми. А это значит, что нужно шепнуть кому-то наверху в Союзе, что атомной проблемой нужно начинать заниматься уже сейчас»…

Отложив дневник в сторону, Слащев поднялся с дивана и заходил кругами по каюте. Налил в хрустальный стакан газированной воды из сифона и выпил маленькими глотками. Подошел к иллюминатору и остановился возле него, покачиваясь с носков на пятки. «Значит, Фриц на месте. И работает. Гитлер, стало быть… Ну, может быть и правильно, Фрицу виднее. А вот Рыбный где? Надо будет у инженерных ребят поспрашивать — нет ли где шороху сомнительного. Рыбный же как носорог упёртый попрет. А на авторитеты он всегда плевал, поэтому обязательно засветится. Не загремел бы только, лось поволжский. Под фанфары, как говорится».

Это посещение «северной столицы» оказалось, как впрочем и всегда, богатым на события. И приятными и полезными. Из приятных был визит и личное знакомство с семьей Солдатовых. И особенно с её старейшиной Солдатовым — старшим. Яков Саввич оказался замечательным корабельным механиком, специалистом по турбинам. Произведенный «по механическому отделу в младшие инженеры — механики» 2.10.1877 года, он застал русско-японскую войну в должности трюмного механика, помощник старшего инженер-механика на легендарном «Варяге». И именно его подпись стояла первой, как младшего по чину, под документом, который засвидетельствовал для истории гибель геройского корабля:

«Акт свидетельства командира и офицеров крейсера 1-го ранга «Варяг» 27 января 1904 года.

Мы, нижеподписавшиеся, сим свидетельствуем, что сего числа, вернувшись после часового боя с японской эскадрой, на рейд для исправления повреждений, чтобы иметь возможность возобновить бой, пришли к заключению, что крейсер не может быть исправлен судовыми средствами настолько, чтобы возобновить бой в тот же день, а потому решили уничтожить его, так как в противном случае им мог завладеть неприятель, угрожавший в четыре часа пополудни войти на рейд и овладеть крейсером — одержать легкую победу.

На основании сего общим собранием офицеров решили уничтожить крейсер. По свозу раненых и команды были открыты кингстоны, и крейсер в 6 часов 10 минут затонул».

За этот бой, в котором молодой морской инженер проявил доблесть и геройство, он был награжден Георгиевским крестом.

Представившись и передав подготовленные Ольгой подарки, Александр рассмеялся на «молодого человека из хорошей семьи», как его охарактеризовала пожилая няня солдатовских детей, живущая с Солдатовыми на правах члена семьи, и дал обещание «навестить старика на рюмку чая». Отказываться не хотелось, тем более, что вечер был свободным. Этот вечер оказался еще и полезным — отряд пополнился еще одним бойцом. И как часто и случалось — не без приключений. Потом, по дороге в расположение отряда, Антон Козинцев рассказал ему свою историю. Довольно типичную для того времени.

Как и многие его сверстники был Козинцев беспризорником. Сбежав из спецшколы, приткнулся к банде Бирюка. Бирюк был ничего себе главарь: о людях своих заботился, давал жить. Была даже какая-то дружба в банде. Беспризорнику Козинцеву она напоминала семью. В этот раз собрались они взять богатую хату на «гоп-стоп». Филин говорил, что в ней живет какой-то еще царский барыга. Подошли, приготовились. Откуда появился этот черт, никто не заметил. Маныч уже фомку достал и к двери подошел. Успел только засунуть ее под дверной косяк и улетел на нижний этаж. Медведеподобный Бирюк выхватил финку, развернулся и с разбитым горлом упал на лестничную площадку. Психованный Филин завизжал как припадочный, рванул рубаху и упал рядом. Успевший достать наган Гвоздь, которого боялись все фраера в округе, умер стоя, на успев ничего понять. Потому что неизвестный ударом ноги буквально вбил ему грудную клетку внутрь. Козинцев отступил к стене, выставил кулаки и приготовился умереть. А неизвестный (хотя какой он уже неизвестный, познакомились) подошел к нему и сказал.

— Помоги своим. А я пойду милицию вызову.

Почему он не сбежал, Козинцев сам себе объяснить не мог. Возможность была, но он остался и постарался, как умел, помочь своим еще живым подельникам. И именно это отметил вернувшийся Слащев.

— Молодец, остался человеком. Своих бросать нельзя, какими бы они не были.

Через день после бурного, на грани мордобоя, разговора с начальником Василеостровской милиции Слащев вывел Козинцева из камеры и сделал предложение, от которого мог отказаться только клинический идиот. А уж кем-кем, а идиотом Козинцев не был.

Лето подходило к концу, а вместе с ним и очередной этап отрядной боевой подготовки. На этот раз парашютной. Дни стояли солнечные и тёплые, изредка прерываемые короткими, но сильными дождями. «Грибными», как считал Слащев. Грибов на самом деле было много, даже на летном поле по утрам можно было найти стайки молодых молочных груздей. Отрядный повар был этому только рад, «изобретая» новые блюда, чтобы разнообразить меню. Как шутил Блюхер — «Скоро бойцы морду не от пшенки воротить начнут, а от грибочков». Вообще говоря, грибы никак не могли входить в пищевой рацион бойцов, не имели права, так сказать, «во избежание отравления». Но Слащев, вывернув на изнанку повара и попросив помощи у местных деревенских жителей, разрешил. И, как и положено хорошему командиру, пробу с каждого блюда снимал лично. Во избежание этого самого «избежания».