организма Церкви и жизненна только в Церкви, как мистической социальности, ценна только церковностью, т. е. предполагает уже ее наличность, но ни в коем случае ее не замешает, иначе получается опаснейшее упование на сынов человеческих, «прелесть» вдвоем («Эрн и Свенцицкий» перед нашими глазами в этой мистической фирме прошел пример такого церковного самообмана), и как не люблю и не чту я Тебя, но даже в отношении к Тебе я не хотел бы совершить ошибку религиозного суждения: дружба есть Церковь и в Церкви, но Церковь ни в каком случае не должна сделаться Дружбой, не есть Дружба. Словом, и дружба дает ответ совсем на другое чувство, на другое алкание, чем то, которое все более овладевало моей душой. Все, что я знал и что было в моей душе, оставалось на месте, кристаллизовалось и крепло. Но вместе с этой четкостью церковного сознания непрестанно вставало и новое чувство: душа куда-то тянулась своими щупальцами, что-то искала, около чего можно утвердиться, обвиться и зацвести… И все ответы, которые имеются и которые с наибольшим блеском и полнотою дал Ты о столпе и утверждении истины, стали недостаточны, потому что сделались понятны в своей неполноте, человеческом, слишком человеческом видении и постольку неизбежной стилизации. И главное, неполноте, ибо и для Тебя самого Церковь не есть только умное видение, которое постигается умным видением, ощущается духовным художеством, опознается духовным вкусом, суждением красоты духовной: София – Дружба – Ревность etc., но есть и действительно столп и утверждение истины. Не только динамика, о которой можно говорить лишь глаголом, но и статика – имя существительное. Ведь и для Тебя Церковность есть не только мистическая жизнь, но и грани, столпообразно утвержденные, железный нерушимый иерархический строй, власть, полагающая предел всякому самовластию. Ты выявил всю женственную полноту Церкви, но где же мужественная? Где Камень Церкви? Я отвлекаюсь, вместо того чтобы повествовать, начинаю спорить, но ведь я постоянно смотрелся и смотрюсь в Твое духовное зеркало – и хочу быть не только Тобою понятым, но Тебя к себе подвинуть, какова бы ни была моя малость. Как же могу не хотеть я этого, если сознаю себя на пути истины и сама Истина помогает отрокам своим… Из всей суммы моих переживаний личных и патриотических, молитвенных и приходских, из всего опыта русского священника в наши дни в темной глуби церковного сознания все явственнее высверливалась воронка, намечающая новый его центр. И я долго не умел сознать, что это значит…

Это было в одну октябрьскую бессонную ночь 1921 г. в Ялте: в ночной тоске неслись мои всегдашние думы – о России, о православии, о будущем. И вдруг… «была на мне рука Господня», иначе я не умею этого определить и понять, налетел на меня вихрь, сердце забилось, и что-то явственно и несомненно проговорило во мне ответ: в Рим! Свидетельствую, что это было для меня самого ново, неожиданно и как-то принудительно. Мысли понеслись, обгоняя и тесня друг друга, развертывая свою панораму. После этой ночи я еще раз в жизни встал новым человеком, с новой идеей в душе, с новой темой жизни… Я был в каком-то радостном изумлении и ужасе, я боролся с Богом и спорил с Ним. Ибо знал я, что это для меня географически значит, знал, как слабы мои силы, знал, что на эти, немногие уже оставшиеся годы старости возлагается непосильное бремя, но Бог сильнее нас и нельзя Ему противиться. А вместе с тем были и свет, и радость, и новая жизнь… Ну вот. Теперь я Тебе все сказал, остальное Ты поймешь сам: «vexilla regni». Но все-таки кое-что прибавлю.

Удивительна поверхностность, с которой всегда судят о папе как о внешнем авторитете, но ведь в таком случае внешним авторитетом будет и Христос, а Его Евангелие corpus juris. Но в том-то и дело, что папа, plena potestas, непогрешимость и безусловность церковной власти, есть, прежде всего, внутренний факт, который мы находим в душе, в глубине церковности: он не дан, но задан, si n'existait pas, il faudrait l'inventer. Ведь что же в самом деле иначе представляет собой история западной церкви: слепоту, обман, религиозный психоз? Невидимое в видимом, церковь мистическая и историческая, как ведь и каждый священник или епископ есть такой же мистический факт: о. Павел или пр. Феодор, но вместе и ίερευς. Почему же папа есть внешний авторитет, а не предмет веры, первоархиерей, которому присуще ex cathedra осуществлять таинство веры и власти? Это таинство мы легко приписываем Вселенским соборам «изволися Духу Св. и нам» (ибо это соборное определение есть таинство веры; ты-то в этом со мною согласишься), почему же претыкаемся о мысль о папе? И эта идея хотел бы сказать это отцевение даст совсем новое чувство церкви, дает полноту этого чувства и через то открывает неполноту моего прежнего чувства. Ньюман сказал в порыве «конвертита»: церковь – это папа. И это верно, по крайней мере, в такой же степени, насколько верны все те определения Церкви, которые даются на языке мистическом (в частности, и Тобой). Это значит, что ведение Петра в церкви, живого ее вождя и центра, иерарха церковного единства, дает всепроникающее чувство, совсем иное, противоположное той сиротливости и одиночеству, которое испытывается вне этой связи. Невидимые, но реальные нити связывают с кафедрой ап. Петра, и сильная рука держит и утверждает. Есть духовный отец на земле, данный самим Христом. И мне при свете этого нового ведения просто непостижно, каким-то недоразумением кажется, что Ты с Твоей остротой мистического зрения этого не видишь, проходишь мимо этого Таинства власти и веры, без которого не полна была церковная полнота (т. е. неистинна истина) и отмахиваешься словами… школьного богословия или славянофильства (в «Столпе»). Во всяком случае, уж если не принять, если отвергнуть догмат о папе, то не так, как это доселе делалось и делается, но обернувшись к нему лицом и до конца постигнув, о чем идет дело. Этого я даже у Тебя не видал. Все пути ведут в Рим, т. е. приводят к центру проблем о церкви, и в этом убеждаешься опытно каждым движением, каждым усилием мысли (таково свойство центра в отношении всех точек периферии), и поэтому, как Ты сам хорошо понимаешь, тысячью способов можно вести апологетику и контрапологетику папства. Но я ведь не эту умную ненужность хочу здесь повторить, но хочу Тебе открыть душу, как это было, и вот в этом-то внутреннем событии обнажается такая «скала», которую никому нельзя безнаказанно не видеть. И это мистическое Откровение о Церкви, которое,