– Заходите, милочка. Там, внутри, ещё больше разных вещиц. И всё настоящий уитбийский чёрный янтарь. Подделок не держим. Лучше нашего товару не сыщешь.

Стеклянная витрина прилавка напоминала саркофаг, в ней были грудой навалены нитки янтаря, маленькие и большие броши, тяжелые браслеты…

– Всё, что пожелаете, я для вас достану и покажу.

– Вот что-то интересное…

«Что-то» оказалось овальным медальоном, где вырезанная в полный рост женская фигура, слегка античных очертаний, склонялась над урной, из которой струилась вода.

– Это, милочка, викторианский траурный медальон. Вырезал его, поди, сам Томас Эндрюс. Тот самый, Её Величества янтарных дел мастер. Хорошие были тогда денёчки для Уитби, как скончался принц-консорт. Люди в те поры любили вспоминать своих покойных. Не то что нынче. Нынче с глаз долой, из сердца вон…

Мод положила медальон и попросила посмотреть «брошь дружбы» с витрины. Роланд между тем изучал бархатную картонку с прихотливыми брошами и перстнями, изготовленными из косиц и плетений нитей, очевидно, шёлковых, одни заключали в себе янтарь, другие были усыпаны жемчугом.

– Смотрится симпатично. Янтарь, жемчуг, шёлк.

– Э-э, нет, сударь. Это не шёлк! Это человеческие волосы. Траурная брошь, с волосами внутри. Посмотрите, у всех этих брошей по ободку написано «In memoriam» .[124]Они срезали локон с покойного или с покойницы на смертном одре. У волос, стало быть, жизнь продолжалась.

Роланд поглядел сквозь стекло на переплетённые прядки тонких волос.

– Старые мастера с выдумкой работали, – продолжала владелица магазина, усаживаясь на свой высокий стул за прилавком. – Чего только не изобретали из волос. Посмотрите – цепочка волосяного плетенья для часов. Или вот, извольте, браслет, как есть самая тонкая работа, из тёмного волоса, а застёжка, видите, золотое сердечко…

Роланд взял в руки этот браслет: когда б не золото застёжки, он был бы совсем невесомым и безжизненным.

– И много их покупают?

– Да не сказать чтоб много. Хотя есть охотники, коллекционеры. Охотники до всего находятся, особливо до старины. Бабочки из старых коллекций одно время были в моде. Запонки для воротничков. Даже, поверите ли, старые чугунные утюги, что на плите грели. У меня был такой аж до шестидесятого года – в шестидесятом Эдит, дочка моя, электрический велела завести, – так вот, приходил один охотник за тем утюгом… А браслет, молодой человек, работы отменной, много труда-терпенья на него пошло. И застёжка, сплошного золота, 18 каратов – для той поры роскошь была, тогда ведь всё больше из томпака[125]делали…

Старушка разложила перед Мод на стекле прилавка с дюжину брошей:

– Я вижу, вы, милочка, понимаете толк в украшениях. Вот редкостная вещица, каких в наше время не сыщешь, на ней цветы вырезаны – но это не просто цветы, это язык цветов! – здесь, смотрите, молодой человек, клематис, утёсник, анютины глазки, а всё вместе означает – «Душевная краса», «Долгая привязанность» и «Мыслей вы моих предмет». Купите для вашей дамы, чай, получше старых волос будет.

Роланд изобразил раздумье. Старушка, не слезая со стула, внезапно потянулась к зелёному платку Мод, который стягивал её волосы сложной повязкой.

– О, я вижу, у вас у самой есть знатная брошь – такие редко встретишь! – сдаётся мне, это работа той мастерской, что Исаак Гринберг завёл в Бакстергейте, – те янтари по всей Европе королевам да принцессам рассылали. Как бы мне получше эту брошь разглядеть, уважьте, сделайте милость…

Мод поднесла руки к повязке и не знала, то ли ей отстегнуть одну брошь, то ли прежде обнажить голову. Затем, с некоторой неловкостью, она сперва стащила повязку-платок с головы и положила на прилавок, потом, разнимая хитрые витки ткани, отстегнула брошь, чёрную, крупную, выпуклую, и подала старушке. Та поспешила к окну и поднесла вещицу к свету, сочившемуся сквозь пыльное стекло.

Роланд смотрел на Мод. В этом свете, отбиравшем цвет у вещей, оставлявшем одни лишь отливы, мерцания, её волосы, её бледные волосы, заплетённые в тонкие косицы и обмотанные вкруг головы, – поражали своей белизной. Кажется, она обнажилась целиком – точно раздели в витрине девушку-манекен, – так подумалось ему в первый миг, – когда же она повернулась к нему лицом, которое он привык полагать надменным – лицо это сделалось вдруг иным! – он почуял в ней ещё и хрупкость, незащищённость. Ему захотелось расслабить напряжение этих косиц, отпустить эти волосы на свободу. Он почувствовал, как кожа его собственной головы отозвалась внушённой болью, – так безжалостно-грубо были стянуты, сколоты волосы Мод. Мод приставила кончики пальцев к виску, то же самое сделал Роланд, будто был её отражением в зеркале.

Старушка воротилась от окна и, поместив брошь Мод на прилавок, включила запылённую маленькую подвесную лампу, желая пробудить свет тёмного камня.

– Честно скажу, не доводилось мне такой дивной вещицы встречать – хотя могу поручиться, она из мастерской Исаака Гринберга, – помню, видела я на Великой выставке одну из его брошей с изображением камней и кораллов, но чтоб с кораллами была ещё русалка, русалка с зеркальцем!.. Откуда она у вас, сударыня?

– Кажется, в таких случаях говорят – семейное достояние. Я нашла её в шкатулке для пуговиц, я тогда была маленькой девочкой – у нас была огромная шкатулка с разными полезными мелочами: пуговицами, пряжками, безделушками, – там я её и отыскала. В моей семье, по-моему, эту брошь никто особо не жаловал. Мама про неё говорила – викторианская дребедень. Она ведь и правда викторианская? Я её полюбила, потому что она напоминала мне Русалочку Андерсена. – Мод повернулась к Роланду и тихо прибавила: – А потом я её стала про себя, в шутку, называть Волшебница Мелюзина.

– Насчёт того, что викторианская, даже и не сомневайтесь. Я бы даже точней сказала: она появилась раньше тысяча восемьсот шестьдесят первого года, то бишь раньше смерти принца-консорта. До той поры чаще делали вещи с весёлым мотивом… хотя печальных было всегда больше… Нет, вы только посмотрите – волосы спадают волною, как всамделишные, а на хвосте-то плавнички – крошечные, ан настоящие. Каково было у людей мастерство! Теперь уж таких искусных мастеров на всём белом свете не сыщешь. Ушло да позабылось…

До этого Роланд никогда внимательно не приглядывался к броши Мод. На броши действительно вырезана русалочка, сидящая на камне, блестящие черные плечи выступают сильнее всего, затем наверное, чтобы маленькие груди скромно спрятались и мастеру не пришлось их изображать. Волосы змеисто спадают по спине, хвост обвился вокруг камня. Всё это обрамлялось тем, что прежде казалось Роланду плетением из прутиков, но теперь, глядя глазами увлечённой хозяйки магазина, он понимал, что это ветви кораллов. Роланд сказал Мод:

– А мне кажется, вы частично унаследовали внешность Кристабель…