переплелись между собой. Длиннющие корни, вытащенные из земли, волочились по дороге, точно переломанные птичьи пальцы, и издавали неприятный, выворачивающий душу звук. Покосившаяся дверь со скрипом болталась на петлях: то открывалась, демонстрируя зловещий мрак и приглашая войти, то вновь захлопывалась.

Как только изба приблизилась, Юра понял, что не может больше выносить дикого биения сердца. Если не сейчас, то никогда. Пока Тишка прятал лицо в подушку, а отец, стоя на коленях, молил Васняну отвести беду, Юра подбежал к двери, отодвинул засов и нырнул в тусклый свет угасающего дня.

За спиной отец крикнул:

– Сынок, остановись!

Он кинулся следом, но дальше порога пойти не осмелился – так и прятался в сенях, словно упырь, боящийся солнечных лучей. А Юра бежал навстречу избе. Не такая уж она и большая, какой ему представлялась. Взрослый человек войдет в дверь, только если низко пригнется, в остальном же это был самый обыкновенный дом, который разве что умел передвигаться.

Изба ковыляла к Юре, раскачивалась и трещала. Она смотрела на него, изучала. И вот в чем дело – под ее безотрадным взглядом Юра не умер.

Как же в нее забраться? По словам отца, васнянец крепок на трех сваях: авось, небось да как-нибудь. С этой мыслью Юра подбежал к чудовищу, подождал, когда оно сделает очередной шаг, подпрыгнул и ухватился за доску перед входом. За свою жизнь он не раз совершал безумные поступки: скатывался на санях со стога сена, заглядывал в окно спальни молодоженов. А однажды, проследив за Мироном, выносящим мусор, обнаружил в мешке человеческие останки. Но в сравнении с тем, что он делал сейчас, все это было просто детскими шалостями.

Чудище переваливалось с ноги на ногу, и Юру мотало в разные стороны, хлопающая дверь так и норовила стукнуть ему по голове. Но он держался довольно крепко, а в следующий миг подтянулся и взобрался на порог. Затем же, когда избушка снова накренилась, кубарем закатился внутрь.

Изба состояла из одной комнаты. Вырезанные в стенах окна не имели стекол и больше походили на продолговатые бойницы. Дощатый пол застилали пожухлые листья, перемешанные с сухими ветками, травой, тушками мелких зверей и птичьим пометом. С потолка клочьями свисала паутина. Над окном примостился большой осиный улей, а в углу под потолком было свито птичье гнездо.

Воздух тут был не затхлый и вовсе не напоминал удушливую застойную атмосферу чердака. Напротив, он словно жил. Не такой свежий, конечно, как снаружи: пахло в избе пылью и древностью. Однако неуловимые энергии рассекали пространство, заставляя воздух суетиться и елозить.

Тут, внутри, что-то было. Оно спало долгие годы, а сейчас, с появлением нежданного гостя, начало просыпаться. Глаза выхватили из темноты в углу очертания тела, которое лежало на полу, укрытое пологом гниющих листьев, убаюканное застарелым мраком.

В окошке виднелся искалеченный закат, чьи оранжево-пунцовые блики мерцали и, словно масляные капли, стекали с неба – не простого желтого оттенка с налетом жгучей охры, а цвета жженого каштана, тлеющего среди углей. Вечерний свет будто проходил сквозь несколько слоев воды и в конце концов изливался на Радивы меркнущей краснотой.

Тело на полу шевелилось. Вот из темноты показалась высохшая рука, с которой свисали лохмотья одежды. Или это истлевающая плоть? А вот мелькнула нога, обглоданная насекомыми до кости. Неужели это правда и хижина действительно Васнянин склеп?

– О Васняна, спаси…

Воздух превратился в кисель и пульсировал гармонией звуков: шагая вперед, изба ухала и дребезжала, листья шуршали, осыпаясь с покойницы, встающей на ноги, и это было похоже на звуки от скребущихся за стенами крыс.

Юру охватил панический страх, какой бывает, когда ребенок вдруг перестает чувствовать тепло материнской руки. Стены давили на него. Он боялся оказаться здесь взаперти, как один из усопших, которых встарь оставляли в моровых избах. Через плечо он бросил взгляд на дверь, открывающуюся в привычный мир. Она хлопнула, со скрипом отворилась и вновь захлопнулась.

Спустя миг мертвая Васняна выступила из тьмы, протягивая к Юре иссохшие руки. От внезапности он не удержал равновесия и с криком упал. Ее тело, как у мумии, было обернуто тряпками, которые со временем порвались и теперь распадались от каждого движения. Лицо наполовину пропало, плоть давно истлела, обнажив кое-где кость. На мгновение в гниющем месиве мелькнул провал беззубого рта. У Васняны не было глаз: на их месте находились светящиеся дыры – прямо-таки ямы, наполненные живыми углями, и они гудели, потрескивали, будто огонь, забравшийся внутрь тела, выжигал все, что там осталось.

Снаружи сгущались тени, в избе же они набухали, как губка, вбирающая черную воду. Когда божество – такое скорченное, изувеченное смертью – склонилось, Юра ощутил, как в него стал вливаться мрак. Он словно всасывал в себя темную бездну. Каждая его клетка, каждая пора от этого задышала по-новому.

Тьма волновалась, создавая причудливые яркие линии. Со временем рисунок становился более сложным, образы принимали форму, превращаясь в картины, подобия которым мальчик никогда не встречал прежде. Его захлестнули чувства – острые и пронзительные, они не шли ни в какое сравнение с тем, что ему доводилось переживать. Он будто скинул кожу, подставив под вихрь светящихся полос обнаженные мышцы и кости.

За линиями проступало какое-то изображение. Казалось, он смотрит на огромный гобелен, а взгляд то и дело выхватывает мелкие детали. Вот появились пышные кроны деревьев, кусок ночного неба, лик луны, плывущей по поверхности воды. А затем открылось безграничное пространство под усеявшими небо звездами. Юра наблюдал, как ветер шевелит траву, как плещутся в тине змеи, а стаи летучих мышей проносятся над головой и скрываются в переплетении веток. Местность неожиданно поменялась, будто кто-то перевернул страницу ожившей книги.

Теперь перед Юрой лежало поле колоссальных масштабов, где олени неспешно жевали траву и поднимали взоры к небу, наслаждаясь его величием. Однако олени тут были не одни: десяток хищников следили за ними из-за высокой травы. Безмятежность нарушил звучный рык, и волки, как по команде, помчались вперед. Юра смотрел, как хищники хватают добычу, вгрызаются ей в шею, вспарывают живот, вытаскивают потроха. Он одновременно испытывал ощущения, захлестнувшие оба лагеря. Опустошение и боль. Возбуждение и торжество победы.

Творящееся безрассудство сменилось новым видением: на берегу широкой реки с искрящейся водой стояла деревянная пристань, дощатый настил которой сплошь покрывала мохнатая зелень. Туман стелился по воде, на волнах покачивалась лодка – воплощение умиротворенности, олицетворение покоя. Юра ощутил приятную прохладу, а затем обратил внимание на огромную тень, двигавшуюся под водой. Неимоверных размеров чудовище, раскинув щупальца, выпрыгнуло на поверхность, схватило лодку и утащило на глубину.

Он миновал и эту местность тоже, продолжая путь по неизведанным землям. Картины сменялись перед