Тем временем срочно требовалось предпринимать целый ворох приготовлений, меж тем как работа, словно нарочно, тоже кипела вовсю и притягивала целым сонмом заманчивых видов. Но прежде всего мне необходимо было благовидно избавиться от общества Артамонова. Путей к тому я видел два: честно рассказав ему обо всём, попросить не вмешиваться, или под предлогом совершения какой-либо сделки отправить художника подальше, например, в Александрию. Оба пути выглядели в глазах моих никудышными. В самом деле, первый был равносилен ничегонеделанию, что в битве любовного соперничества граничило с малодушием, но вёл в итоге прямиком к очередной дуэли. Второй обозначал собой трусость прямого обмана и, в конечном счёте, притекал туда же, хоть и с опозданием на время хода судна. Поразмышляв над обоими путями с неделю, я отверг их, избрав третий. По хитроумию он напоминал проделки Улисса, дух которого здесь, так близко от Трои, как видно, вдохновлял меня на авантюры. Однако мне он пришёлся по душе тем, что я, не творя лжи, предоставлял сопернику самому решить свою судьбу.

Раз, пригласив к себе Артамонова на обед, я, помахивая недавно полученным настоящим письмом, сообщил ему, что Прозоровские уже собираются в Бейрут, однако по желанию княгини прежде, полагаю, посетят Константинополь. Здесь я иезуитски увязал в единое целое старинное желание княгини Натальи увидеть Царьград и своё вымышленное предположение, что случится это непременно на пути сюда. Неизвестно, как долго они задержатся там, посему Прохору было велено перенимать у меня по мере сил больше дел, чтобы, освободившись, я смог направиться к княжне, если, конечно, к тому дню они не явятся сами. В этих словах совершенно не содержалось вранья, и всё же я насквозь пропитал их ложью. Теперь у Владимира имелся выбор: сохраняя отношения со мной, дожидаться Прозоровских в Бейруте, и в таком случае я попадал в проигрышное, хотя и не безвыходное, положение, либо, опередив меня в Константинополе, попробовать убедить княгиню изменить маршрут и под любым предлогом (коих, утаённых мною, имелось в достатке) отказаться от Палестины.

Тем временем, понимая, что мне некуда даже пригласить гостей (лишь об одной, конечно, помышляя) я испросил себе соседнюю комнату, имевшую просторный чулан и завалил её ненужными вещами, освободив место для гостиной и кабинета, служившего мне также спальней.

Замысел удался на славу. Через две недели Артамонов исчез, спешно отпросившись писать красоты Нила. С удобного холма в подзорную трубу я злорадно наблюдал, как он поднимался на шхуну, шедшую, однако, в Смирну. Искривлённая моя душа бесстыдно ликовала. Наши отношения разорвал он. Теперь я смело мог выставить его предателем, не прошедшим горнило искушения ревности. Само бесславное возвращение его имело бы вид оскорбительный, но не обвинительный в адрес меня, поверни я дело иначе. Я обернулся на берега Малой Азии и сопроводил лёгким кивком мысленный поклон Одиссею.

Французы утверждают, что в любви все средства хороши. Слишком рьяно я взялся следовать афоризму сему. Я жизни не мыслил уже без княжны Анны. И тем мог оправдать любое своё преступление.

Но даже не вспомнил я тогда, ценой скольких скитаний заплатил за свою победу царь Итаки.

В тот же день Прохор как бы между делом сообщил мне, что, неузнанный сам, видел в городе дворецкого Прозоровских, того, который уехал со всеми вместе в путешествие.

Поначалу это взволновало меня, но после я успокоился, так как пропустить делегацию, живя под носом у консула, я не мог, даже если бы княжна и не дала знать немедленно об их прибытии, следовательно, слуга здесь один.

– Что же он? Меня не искал? – спросил я, как мог равнодушно.

– А чего вас искать-то! Вы уж сами позаботились, чтобы о вас каждая образина знала-с.

– Так ты говорил с ним? Зачем он приехал?

– Пошто он мне! Я в ваши сердечные дела не уполномочен-с. Да князья-то, небось, грядут с челядью, вот и послали вперёд себя квартирьера.

– Квартирьера, вот скажешь. Жильё я сам подыскал. А звать-то его как?

– Лакеев – разве ж их упомнишь! Тут себя бы не забыть на басурманщине, – пробурчал он.

– Ладно. Справься у секретаря, как звать и где остановился. Скорее сыщи мне его и требуй заглянуть. Или узнай, не надо ли чего для гостей.

Тот ли это отвратительный тип, что являлся ко мне искать дневник князя? Приехал ли он раньше, чем отбыл Артамонов? Встречались ли они, и коли так, то о чём беседовали? И если обсуждали маршрут Прозоровских, то может и в самом деле те поначалу посетят Константинополь? Я с трудом прервал череду всё более сумасбродных последовательностей, диктовавшихся не столько логикой, сколько мнительностью ревности.

А ещё спустя дней пять я встретил Этьена Голуа. То ли он выслеживал меня и старался изобразить нечаянную встречу, то ли и в самом деле произошло это случайно, только он с каким-то исступлённым вздохом втянул воздух между зубов и прошипел, что нам, как видно, сильно повезло в Ледже, но теперь шейх Антеш, как и князь Прозоровский, находится очень далеко, и им трудно будет спасти меня снова. Кажется, он всё ещё заблуждался относительно истинного моего хранителя. Впрочем, здесь, в Бейруте, я и без того чувствовал себя, словно рыба в воде, и не боялся его. Но я не отказал себе и в удовольствии наблюдать, как французский консул спал с лица, услышав кое-что из жизни его соотечественника. Он пробормотал какие-то объяснения, но его левантийская жена шепнула, что, прибыв в Бейрут, Этьен предъявил бумаги агента полиции. Меня подмывало вопросить, какое именно правительство подписывало документ тот, но я ограничился лишь тем, что довольно, кажется, холодно заявил, что никакие самые витиеватые бумаги не спасут от прямолинейности простой пули, которая однажды угодит Голуа в лоб. Консул отшатнулся и с неделю забывал приглашать меня к обеду, после чего как ни в чём не бывало возобновил приёмы. Своим скорым исчезновением в неизвестном направлении Этьен восстановил всеобщий мир. Частная неприязнь не должна мешать общению немногочисленных скучающих европейцев. Кажется, случись и сама большая война в Европе, мало что изменилось бы в отношениях этих странных людей полусвета – по-прежнему они будут раскланиваться по нескольку раз на дню, наносить визиты и тесниться в одном квартале, ибо какова бы ни нашлась причина войны, враждебный мир Востока коварством и непредсказуемостью обрекал нас на сближение и взаимную поддержку.

И я уже почти поверил в то, что этот человек явился в поисках отступника Артамонова. Уверовать мне было тем легче, что в этом свете моя уловка по отношению в художнику приобретала вид спасительной меры.

Следуя давнему совету Прохора, я попытался было организовать слежку за Этьеном, даже сам хотел отправиться на юг, но на другой день неожиданно слег с коликами, и так провалялся дней пять, под заботливым попечением секретаря.

Без тени лукавства могу сказать, что в те дни меня куда более занимал вопрос, в чём встретить Прозоровских. Выбор лежал между пошитым недавно элегантным рединготом и одеянием ливанского эмира. Я заказал большое зеркало, перед которым в просветах недуга наряжался так и эдак, и всё сомневался. Менее всего мне хотелось выглядеть глупо или несуразно. Что одно, что другое при определённых обстоятельствах таковым и было.