Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Могу я предложить господам что-нибудь на десерт? — спросил, вернувшись, старый официант. — Или, может, желаете еще выпить?
— То и другое, — вдруг сказал я. — Принесите нам тулумбе, пахлаву, туфахидже и еще кадаиф[9], пожалуйста.
— Еще айвовую ракию, — прибавил бессмертный человек.
Когда старый официант ушел, он сказал мне, что очень рад моему постепенному проникновению в самую суть вещей.
Мы помолчали. Я все думал, как мне убедить бессмертного человека рассказать все официанту или, может, самому незаметно предупредить старика. Пока я размышлял об этом, официант принес огромное серебряное блюдо с десертом и поставил его на стол. Тулумбе, золотистые, нежные, прямо-таки истекали маслом. Зубы так и тонули в свежайшей пахлаве. Невероятно вкусной была и нежнейшая смесь жареных яблок с грецкими орехами. Все эти чудесные яства замечательно сочетались с ракией из айвы, которой мы, слегка обжигая горло, их запивали. Теперь я уже чувствовал, что немного опьянел, глядел на зарево над Марханом и вдруг затосковал о стряпне твой бабушки, потому что ее пирожки куда лучше всех этих лакомств.
Когда мы уже не могли больше съесть ни кусочка, Гавран Гайле отодвинулся от стола, сложил руки на животе и воскликнул:
— Вот это да!
В его облике было нечто такое, что мне вдруг стало жаль не только старого официанта, но и самого этого бессмертного человека.
— Неужели и вы собираетесь завтра умереть? — спросил я. — Именно поэтому вы здесь?
Это, конечно, был глупый вопрос. Я это понял, едва задав его.
— Разумеется, нет, — сказал он и побарабанил пальцами по животу, как ребенок. — А вы?
Но мне было совсем не до смеха, хотя, по-моему, он спросил в шутку.
— Завтра этот город сровняют с землей. Даже после всего этого вы не поверите, что вам будет позволено умереть? — спросил я.
— Нет, не будет.
Гавран все-таки доел свою пахлаву, вилкой соскребая ее с тарелки, вытер рот салфеткой и поднял руку, подзывая официанта. Тот подошел и стал собирать посуду, но не успел спросить у нас, не желаем ли мы выпить кофе.
Бессмертный человек опередил его, сказав:
— А теперь мы, пожалуй, выпьем кофе.
Тут до меня окончательно дошло, что все это всерьез. Гайле снова принялся раскуривать наргиле, через каждые несколько затяжек предлагал мне к нему присоединиться и тоже покурить кальян, но я отказывался. Запах наргиле напоминал ароматы древесного дыма и горькой розы. Сизые клубы смешивались с туманом, спустившимся над рекой и почти скрывавшим теперь яркие вспышки огня над мостом.
Официант принес кофе и принялся расставлять кофейные чашки, но бессмертный человек сказал ему:
— Не нужно. Мы будем пить из одной, вот из этой.
Он достал ту самую маленькую белую чашку с золотым ободком.
Я все-таки предпринял последнюю попытку и, пока официант стоял рядом, спросил:
— Может, вы еще и этому господину предложите выпить с нами кофе из одной чашки? — Я сказал это нарочито неприязненным, даже грубым тоном, намекая официанту, чтобы он ушел и ни в коем случае не пил с нами кофе.
Но бессмертный человек с улыбкой ответил:
— Нет-нет, пить кофе мы будем только вдвоем. С данным господином мы уже делали это сегодня днем, не правда ли?
Старый официант улыбнулся, склонил лысую голову в знак согласия, и меня вдруг охватила ужасная печаль. Я прямо-таки тонул в ней, так мне было жалко старика.
— Нет-нет, мой друг, — сказал, глядя на меня, бессмертный человек. — Этот кофе только для нас с вами.
Как только официант ушел, он наполнил ту чашку, передал ее мне и снова сел, поджидая, когда кофе немного остынет. Я не стал особенно долго тянуть и вскоре до дна осушил чашку.
Мой бессмертный друг улыбнулся, взял ее у меня, вгляделся внутрь и сказал:
— Что ж…
На балконе было темновато. Я с напряжением наклонился ближе к нему, но лицо у него было как камень.
— Посмотрите сюда, — вдруг сказал он. — Зачем вы приехали в Саробор? Вы же не на их стороне.
— Очень прошу вас, не говорите так, — остановил его я. — Никогда больше так не говорите. Тем более вслух. Или вы хотите, чтобы тот старик вас услышал? — Гавран Гайле по-прежнему держал чашку в руке, и я пояснил: — Я не на той стороне и не на этой. Я ни к какой стороне не принадлежу. Точнее, принадлежу к обеим.
— Судя по вашей фамилии — вряд ли, — заметил он.
— Здесь родилась моя жена, — сказал я, нервно барабаня пальцем по столу. — Да и дочь тоже. Мы жили тут, пока моей девочке не исполнилось шесть лет.
— Но вы, похоже, понимаете, что здесь будет завтра. Вот я и спрашиваю: зачем вы приехали? Вас сюда никто не звал. Появились вы не затем, чтобы забрать нечто ценное, приехали просто поужинать. Но зачем?
— Как раз этот ужин и есть самое ценное для меня, — ответил я. — Как, вероятно, и для этого бедного старика, которому вы даже не хотите дать возможность на прощание побыть со своей семьей.
— Сегодняшний вечер он проведет в кругу семьи, доктор, пойдет отсюда прямо домой, — с прежним терпением объяснил мне бессмертный человек.
Ей-богу, его выдержка прямо-таки не знала предела!
— С какой стати я должен был говорить ему, что он завтра умрет? Чтобы весь последний вечер, проведенный в кругу семьи, он себя оплакивал?
— А с какой стати вы в таком случае давали себе труд предупреждать других людей о скорой смерти?
— Каких «других»?
— Того человека, который вас утопил, и еще одного, так сильно кашлявшего в церкви Богородицы на Водах. Почему же вы этого официанта предупреждать не стали? Ведь те, другие, действительно умирали. Этот человек вполне еще жив, он мог бы спасти себя, уехать отсюда.
— Как и вы, — обронил он.
— Я и собираюсь это сделать.
— Правда? — переспросил он каким-то странным тоном.
— Конечно! — рассердился я. — Давайте сюда вашу чашку, вы, вечно улыбающийся ублюдок! Ведь у нее на дне ничего для меня нет.
Но он не отдал мне чашку и сказал:
— Вы так и не ответили, доктор, когда я спросил, зачем вы приехали в Саробор.
Я быстро сделал добрый глоток ракии и проговорил:
— Потому что я всю жизнь очень любил этот город. С ним связаны самые лучшие мои воспоминания — о моей жене и ребенке. Завтра он будет уничтожен, сгинет ко всем чертям!