— Не хотите ли получить немного денег, ребята? — произнес Гарри свирепо, злясь на всех гуманистов на свете и на Дороти в частности.

Парень угрожающе развернулся к нему всем телом.

— О! — ухмыльнулся он. — Да ты из тех стукачей, которые прикидываются доброхотами, а потом закладывают нас как попрошаек. А ну-ка, Джим, давай покажем ему, кто мы такие.

И они показали ему. Они его били-колотили, они свалили его с ног и попрыгали по нему, они растоптали его шляпу и разодрали пальто. А Гарри, задыхаясь и отбиваясь что было сил, барахтался в грязи и думал о тех людях, которые еще недавно желали ему веселого Рождества. Да… определенно, Рождество выдалось веселее некуда.

Мисс Дороти Хармон захлопнула книгу. Был уже двенадцатый час, а Гарри не возвращался. Что же его так задержало? Наверное, он все бросил и давным-давно ушел домой. Она потянулась, чтобы погасить лампу, и вдруг снаружи послышался грохот, как будто бы кто-то упал.

Дороти бросилась к окну и приподняла шторку. Там, за окном, на четвереньках ползла запорошенная снегом кошмарная карикатура на мужчину — без шляпы, без пальто, без воротника и без галстука. Это был Гарри. Он отворил дверь и ввалился в гостиную, оставляя за собой влажный снежный след.

— Ну? — сказал он вызывающе.

— Гарри, — ахнула она, — неужели это ты?

— Да, Дороти, — произнес он торжественно, — это я!

— Что… что случилось?

— О, пустяки. Я просто раздавал двадцать пять долларов.

Гарри плюхнулся на диван.

— Но, Гарри, — она запнулась, — у тебя заплыл глаз.

— Ах, глаз? Дай-ка вспомнить. Это случилась на двадцать втором долларе. У меня возникли некоторые сложности с двумя джентльменами. Впрочем, после все разъяснилось, и мы завязали знакомство. Потом мне повезло, и я бросил два доллара в шляпу слепому нищему.

— Ты весь вечер раздавал деньги?

— Вот именно, дорогая моя Дороти, я весь вечер раздавал деньги. — Он встал, стряхнув сугроб с плеча. — Мне действительно пора идти. Меня снаружи ждут двое… э-э… друзей.

Он поплелся к двери.

— Двое друзей?

— А что? Ну… это… э-э… те самые джентльмены, с которыми у меня возникли сложности. Мы пойдем ко мне домой, чтобы вместе встретить Рождество. Отличные ребята, хотя поначалу и кажутся чуть грубоватыми.

Дороти коротко вздохнула. На мгновение повисла тишина. Потом он обнял ее.

— Дорогуша, — прошептал он, — без тебя ничего этого не было бы.

Минуту спустя он уже вприпрыжку спускался по лестнице, а потом плечом к плечу со своими друзьями зашагал во тьму.

— Доброй ночи, — крикнул он на прощанье, — и веселого Рождества!

Уолтер Гамильтон Бартни переехал в Миддлтон, потому что там было тихо, и это сулило ему возможность спокойно изучать право, как он уже давным-давно собирался. Бартни присмотрел тихий домик в некотором отдалении от деревни, ибо, как он сам себе объяснил: «Миддлтон — это окраина, сама по себе тихая, а уж на окраине окраины обретешь полное и глубокое уединение, а мне только этого и надо». И вот Бартни поселился в домике на отшибе. На участке слева от него был пустырь, а в доме по правую руку проживал Скиггс — известный деятель Христианской науки.[79]Не будь Скиггса, и наш рассказ никогда бы не появился.

Будучи хорошо воспитанным молодым человеком, Бартни решил, что обязан нанести Скиггсу визит — просто по-соседски, из вежливости. Не то чтобы его интересовала личность мистера Скиггса, но он никогда не встречал живого проповедника Христианской науки и чувствовал, что без этого его жизнь будет не так полна и разнообразна.

Однако время для визита Бартни выбрал крайне неудачное. Вечер выдался темный, хоть глаз выколи, но, обуянный зудом нетерпения, как только часы пробили десять, он вышел из дому, чтобы все разузнать и представиться соседу. Бартни выбрался за пределы своего участка и пошел по тропке, гордо именуемой дорогой, на ощупь ступая меж кустов и камней и вперив неотрывный взор в одинокий огонек, горевший в доме мистера Скиггса.

«Только бы ему не взбрело в голову выключить свет. Тогда я пропал, — бормотал он сквозь крепко стиснутые зубы. — Тогда я заблужусь. И все, что мне останется, — сидеть и ждать рассвета».

Бартни подошел к дому, опасливо огляделся вокруг и, поставив ногу на то, что он считал ступенькой, внезапно вскрикнул от боли — огромный валун скатился ему на ногу, пригвоздив ее к земле. Он захрипел, выругался и попытался сдвинуть валун, но камень был такой громадный, что все усилия Бартни оказались напрасными.

— Эй, — крикнул он, — мистер Скиггс!

Ответа не последовало.

— Помогите! — снова заорал он. — Спасите!

Наверху зажегся свет, и голова, увенчанная коническим ночным колпаком, высунулась из окошка — вылитый чертик из табакерки.

— Кто здесь? — сварливо спросил ночной колпак пронзительным голосом. — Кто здесь? Отвечай, или я стреляю!

— Не стреляйте! Это я — ваш сосед Бартни. Со мной случилось несчастье, я вывихнул ногу, и на меня упал валун.

— Бартни? — проныл ночной колпак, задумчиво кивая. — Какой еще Бартни?

Бартни чертыхнулся про себя:

— Я ваш сосед. Живу неподалеку. Этот камень очень тяжелый. Не могли бы вы спуститься и…

— А откуда мне знать, что вы именно тот Бартни, за которого себя выдаете, кто бы он ни был? — не сдавался колпак. — А вдруг вы хотите выманить меня из дому и отдубасить?

— Ради бога, — взмолился Бартни, — посмотрите сами. Посветите на меня фонарем и увидите, что я пригвожден.

— Нет у меня фонаря, — ответил голос сверху.

— Тогда вам придется рискнуть. Не могу же я пробыть здесь всю ночь.

— Так уходите. Я вас не держу, — решительно проскрипел ночной колпак.

— Мистер Скиггс, — сказал Бартни, отчаявшись, — я в предсмертной агонии…

— Нет, вы не в предсмертной агонии, — возразил мистер Скиггс.

— Что? Неужели вы все еще думаете, что я пытаюсь вытащить вас из дому и убить?

— Повторяю: вы не при смерти. Теперь я просто убежден, что вы полагаете, будто ранены, но уверяю вас, это не так!

«Да он чокнутый», — подумал Бартни.