– Дождь усиливается, вот им и не терпится, – усмехнулся он. – Поспеши.

Он сорвался с места, тугой, собранный. Перекатился к стене; сидя на полу, торопливо натягивал брюки. И говорил, говорил, не глядя на нее:

– Останешься здесь. Ляжешь на пол у этой стены, за шкафом. Лицо прикрой полотенцем. Вот эти штуки в нос вставь. Ртом не дыши. Они будут стрелять газовыми патронами. Глаз не открывай, что бы ни случилось. И не вставай – снайперы могут бить по окнам. На тебя у них ничего нет, им нужен только я.

Она комкала в руках невесомую тряпку – свое платье. Ничего не понимала. Все изменилось так внезапно. Увидела, как он прилаживает под мышку кобуру с револьвером, как отводит назад затвор пистолета. Ей пришло в голову, что можно было стащить у него оружие, пока он… пока они… Да ведь он и не спал совсем, вспомнила она.

Казалось, он читал ее мысли.

– Не бойся, стрелять я не стану. Я же помню. Так, пару раз в воздух. Не хочу сдохнуть, как бык на бойне. Я солдат, понимаешь? – Он прислушался к чему-то и повторил задумчиво: – Солдат, да.

Странное отрешенное выражение появилось на его лице; заострились скулы, взгляд ушел в себя. Он уже ничего не видел, был далеко отсюда.

– Разве нельзя ничего сделать? – спросила она в растерянности. Ненависть к нему и непонятное чувство неправильности происходящего боролись в ней, сталкивались, болезненно касались чего-то внутри. Она изо всех сил пыталась вызвать в себе равнодушие, разбудить отвращение к этому чудовищу в образе человека, но еще жива была запретная сладость, память о тепле его рук, его горячем шепоте, его безысходной любовной ярости.

– У них военный робот, – ответил он машинально. – Даже если снайперы дадут маху – этот не промахнется. Уж я-то знаю…

Он задумчиво взглянул на нее.

– Знаешь, – сказал он, – хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь любил так же, как ты своего лейтенанта. Кто-нибудь вроде тебя.

Его слова жалили, рождали щемящее чувство утраты. Она попробовала представить лицо Джона – и не смогла: Хенрик заслонял его. Она убеждала себя: он снова играет мной, как хочет. Нельзя поддаваться. Нельзя слушать, что он говорит.

– Постой, – сказала она в отчаянии, – да ведь та девушка, с которой ты…

– Я же не идиот, – перебил он. – Чтобы такая, как ты – и со мной? Я ведь сразу все понял. Только я и без этого не стал бы в него стрелять. Он у тебя из тех, что верят.

Знакомая горячая волна поднималась в ней.

– Верят? – спросила она почему-то шепотом.

– Точно. Бывают люди, что убеждены в своем предназначении. Я для него – зло. Он гоняет меня из принципа.

– Должен найтись какой-то выход, – сказала она.

– Выход есть всегда. Вот и я сейчас выйду. – Улыбка его стала бесшабашной, искренне веселой.

Но ей показалось, что улыбается труп.

– Одевайся. Быстро. – Резкий окрик вернул ее на землю. – Больше нет времени.

Руки ее путались в скомканной ткани. Смятенная, она боялась ошибиться. Боялась признаться себе в… чем? «Все-таки, – подумала она, – я не могу бросить это дело. Может быть, это единственный шанс, и для меня, и для Джона, и для этой вонючей дыры; пусть он отыщет этого Юнге, и тогда»… Зародившийся в глубине души образ человека, не убийцы, не давал ей покоя.

Пригнувшись, он прокрался к дверям. Собрался для прыжка. Невольно она отметила, как грациозны его движения, движения сильного хищника. Загнанный в угол, он по-прежнему внушал уважение своей силой.

– Меня зовут Хенрик, – сказал он тихо.

До ее слуха донесся далекий раскат. Это был не гром, это где-то высоко промчался беспилотник Альянса – она узнала его по характерному вибрирующему звуку. Он шел высоко, выше туч, патрулируя свой сектор, охраняя мокрые дома, озеро со свинцовой водой и черные джунгли, притоны и больницы, лагеря беженцев и большое здание из полированного камня. Невидимый отсюда инверсионный след расчерчивал небо, равнодушный, простирался над городом, над вымершими улицами, над домом, где они смотрели в глаза друг другу; над снайперами, проклинающими дождь; над Кубриа, замершим в предвкушении мига, когда можно будет нажать на спуск, мотающим головой, чтобы стряхнуть воду с бровей; над Джоном, в тоскливой тревоге сидевшим в полицейском управлении.

Она судорожно вздохнула, почти всхлипнула.

– Подожди. Я буду твоей заложницей.

Он покачал головой.

– Останься здесь.

– Нет. Я все придумала. Ты выйдешь со мной, потребуешь машину.

– Тебя расстреляют снайперы, только и всего.

– Они не будут стрелять. Я гражданка Альянса.

– Им плевать на твое гражданство. Идет война. Одним трупом больше – кто их считает? К тому же они могут счесть тебя сообщницей. А я убил полицейского.

В слабом свете она едва различала его лицо. Он смотрел на нее с улыбкой отца. Ее била дрожь. Он сказал из темноты:

– Ты улыбалась во сне.

Она скатилась с кровати. Босая, подбежала к нему.

Он глухо сказал:

– Мне бы надо ударить тебя, чтобы твоя дурь прошла. Чтобы ты сознание потеряла. Тогда они в тебя точно не выстрелят. Не подумают, что мы заодно. Только я не могу. Даже если меня за это пристрелят, все равно не могу.

– Тебя и пристрелят, если не сделаешь, как я хочу.

– Ты ведь это для того делаешь, чтобы я до Юнге добрался? – спросил он с надеждой.

Она с готовностью кивнула.

– Ты точно сумасшедшая, – произнес он с нежностью, какую трудно ожидать от человека, смирившегося со смертью.

– Так ты согласен?

– Вот только план твой никуда не годится, – сказал он.

Сердце ее сорвалось, зачастило, совсем как тогда, в тумане.

Водитель бессовестно дрых, запрокинув голову, грохот струй по крыше глушил его храп. Мутный серый свет едва просачивался снаружи: стекла фургона запотели. Все вокруг было влажным, нереальным; промозглая сырость норовила пробрать до костей. Лерман зябко поежился, представив, каково сейчас парням на улице.

Наушник сипло произнес:

– Первый, дождь усиливается. Видимость ухудшилась.

Он неприязненно посмотрел на водителя, перевел взгляд на зависшее в воздухе отображение оперативной карты, впустую пощелкал сенсором переключения каналов, поморщился в досаде: «стрекозы», задавленные неизвестными помехами, по-прежнему гнали муть. Кашлянул, прочищая горло. Принимать решение не хотелось, не хотелось заставлять ребят вылезать из-под хилых укрытий и топать сквозь ливень, по колено проваливаясь в промоины. Но он не собирался давать зверю отлежаться. Зверя нужно держать в напряжении, чтобы к утру его нервы стали похожи на провисшие веревки.