Но Буш хотел понять главное.

– Все-таки ты не ответил. Зачем ты меня вытащил?

Чубакка поморщился.

– Когда-то у меня были крылья, – сказал он с неохотой. – Давно, очень давно. Так давно, что все уже забыли. Но я не забыл, я помню еще. Ладно, не помню. Но что-то во мне помнит – маленькое, слабое. И его хватит, чтобы… чтобы… – он запнулся, – ладно, сам увидишь.

Порыв ветра донес до их ушей грохот из квартиры.

– Ага! – сказал Чубакка. – Входную дверь, похоже, вышибли. Остались только внутренние, в самом доме. Поспешим, однако.

Он нырнул обратно в комнату. Буш все смотрел под ноги, в пропасть, открывшую серую дымящуюся пасть, не мог прийти в себя: и это все было затем, чтобы вот сейчас, так просто и глупо сделать шаг вперед? Так, может, не Мышастый обманул его, может, обманул Чубакка, может, все его обманывают? И если так, то что ему теперь делать: кричать, сопротивляться, столкнуть с крыши самого Чубакку, сдаться Мышастому – что?

Но думать было поздно: Чубакка уже лез обратно на крышу, лез неловко, в руках у него вяло погромыхивали большие белые крылья.

– Вот, – сказал он, – модифицированные, кой-чего изменил. Как прыгнешь, дернешь вот за это кольцо. Это дополнительное раскрытие, площадь увеличится, полет замедлится, станет более управляемым. Как приземлишься – сбросишь, побежишь.

– Куда побегу?

– Вот тебе адрес. По нему найдешь рыцаря Василия, он поможет.

В карман базилевса перекочевал истертый клочок бумаги с каракулями, писанными рукой быстрой, неразборчивой.

– Если Василия не будет – ищи Хелечку. Ищи по второму адресу, она бывает там вечерами. Не спрашивай, при чем тут она – она при всем.

Говоря это, Чубакка торопливо помогал Бушу надевать крылья. Проверил все в последний раз, остался доволен, хлопнул по плечу.

– А ты как же? – спросил Буш. – У тебя есть еще? Ты со мной?

Чубакка покачал головой.

– Разберусь как-нибудь, – сказал. – Но не плачь, друже, не рыдай мене. Каждый сам выбирает жребий. Я тоже выбрал когда-то – назад не повернешь. Ты это запомни и всем скажи: что один раз сделано, потом не поправить. Ни ошибок не совершайте, ни преступлений, потому что живем набело. Словом, меня крылья уже не поднимут, а тебе – в самый раз…

Буш снова посмотрел вниз, и ему стало невыносимо страшно. Бездна, прежде холодная, устойчивая, покачнулась под его ногами, внизу стлался серый туман, из которого неровно выступали здания, – ни людей, ни машин уже не было видно.

– Как ими управлять? – с опаской спросил Буш. – Как управлять крыльями?

Чубакка пожал плечами:

– А черт его знает… Прыгнешь – сам разберешься, по ходу дела.

Но прыгнуть он не успел. На крышу, грохоча жестью, выбежали несколько человек в черной форме хранителей, взяли на мушку его и Чубакку. Закричали разноголосо:

– Стоять, не двигаться! Будем стрелять! Руки в гору, быстро, быстро!

Чубакка медленно, не торопясь, повернул к ним голову. Взгляд его зажегся холодным желтым огнем.

– Кто позволил, – сказал он, и голос его звучал звуком низким, преисподним, разнесся далеко по крыше, – кто вам позволил вломиться в мой дом?

Хранители застыли, держали на мушке и Чубакку, и Буша.

– Я спрашиваю: кто позволил?! – рявкнул Чубакка, и хранители дрогнули, попятились – так силен был привычный страх перед могущественным триумвиром.

Но один, старший, с погонами полковника, не попятился, глядел хмуро, насмешливо.

– У нас ордер на арест Максима Буша, – сказал он. – Желаете посмотреть?

– Желаю, – кивнул Чубакка.

Старший опустил пистолет, вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист, развернул и показал его издали триумвиру. Тот прищурился, пытаясь разглядеть написанное.

– Интересно, – проговорил он медленно, – а где же тут подпись базилевса?

И без всякой паузы сильно толкнул Буша в спину. Сердце его ухнуло в холод, в пустоту, а следом за сердцем ухнул и он сам. Первой мыслью полыхнула обида: он не ждал от Чубакки такой подлости. Но ветер, бьющий в лицо, летящие вверх этажи быстро задули обиду, не до того стало – дневи довлеет злоба его.

Он падал вниз камнем, кирпичом, холодело сердце, осыпались с него крошки ужаса… И вдруг за спиной дрогнули и затрепетали крылья. Он было воспрял духом, но стало только хуже – теперь он не просто падал, а падал, вращаясь вокруг своей оси, перед глазами мелькали стены, земля, снова стены, не успевал поворачивать голову, да и толку не было… Пропасть заглатывала его, тянула в себя, гудя и ускоряясь.

Его охватило отчаяние, мысленно он воззвал к Чубакке, закричал безголосо:

«Ты же сказал, что они мне в самый раз! Клялся, что они меня поднимут!»

Хладный вакуум вдоль стен небоскреба ответил ему голосом триумвира:

«Они модифицированные… Как прыгнешь, дернешь за кольцо. Это дополнительное раскрытие, площадь увеличится, полет замедлится, станет более управляемым…»

Кольцо! Он стал судорожно искать пальцами проклятое кольцо, а этажи все падали и падали вверх. Наконец нащупал скользкий пластиковый кружок, рванул что было сил. Оторвал, держал кольцо в окаменелых пальцах – сиротливое, отдельное, ни на что не способное…

Завыл от ужаса, от безнадежности, но крылья уже встрепенулись, дернулись, раскрываясь, раскладываясь в пустоте… что-то толкнуло его, схватило и потащило вверх.

Он едва успел опереться на пространство, развернувшееся под ним, встать на крыло – и беспорядочное вертлявое падение сменилось медленным полетом.

Он летел, парил над городом, а под ним плавно проплывали жилые дома, магазины, узкие улицы, укупоренные пробками подземных переходов, бульвары с мамашами, катящими коляски, старичками, забивающими козла, хипстерами на привязных колесах, поедающими третью порцию мороженого. Так давно, казалось ему, он не видел этого – обычной, простой человеческой жизни, целая вечность минула с тех пор.

Взревывали, пугая сизарей, тяжелые грузовики, разбитые рыжие автобусы очумело неслись по выделенной полосе, отпихивая чадящие автомобили, цокала копытами вывалившаяся из прошлого тысячелетия гнедая лошадь, отмахивалась хвостом, нервно дергала головой, откидывала челку с глаз, возница на привязанном к ней древнем трехколесном мотоцикле не бил кнутом, уговаривал лапушку ехать, не тормозить, а уж до дома доберемся, там все будет – и хлебушек свежайший, буханками, и овсяное печенье, и водица свежая, студеная, прямо из водопровода.

Наконец, пролетая над площадью низко-низко, только что деревья не задев, он увидел под собой хранителя в черной форме. Хранитель был маленький, тщедушный, может, вчера из училища, волосенки рыжие, редкие, говорил в рацию что-то серьезное. Буш против воли подумал, что такой бы вполне сгодился базилевса изображать – как там было сказано Хабанерой: «Каждый десятый относится к фенотипу и способен». Но, пока Буш летел и примеривал маленького хранителя на свое место, тот поднял глаза и увидел летящего над собой ангела – в белых крыльях и с бессмертным лицом базилевса. Лицо тщедушного дрогнуло от радости, он приподнял пистолет и тщательно, как на стрельбище учили, в ангела прицелился…