Сложнее понять его отсутствие во время смерти и похорон Маши. 17 ноября 1906 года Лев Львович приехал в Ясную Поляну, а уже 20-го покинул ее, отправившись в Петербург. Но как раз 20 ноября Софья Андреевна записывает в «Ежедневнике»: «Очень плоха Маша; жар к вечеру 40 и 8. Камень на сердце, жалко ее и страшно за нее. В доме тихо и печально…»

27 ноября она скончалась.

С Машей Льва Львовича связывала самая близкая и доверительная детская дружба. Маша была младше его на два года. Точно также на два года младше своего брата Льва Николаевича была его сестра Мария Николаевна. После родов дочери Маши в 1830 году их мать, тоже Мария Николаевна, вскоре скончалась. А Софья Андреевна после родов Маши едва не умерла от родовой горячки. Это была череда случайных совпадений, как и то, что оба Льва, отец и сын, в раннем детстве были вынуждены играть и делиться первыми секретами не со старшими братьями, а с младшими сестрами. Так вышло. Ведь старшие братья были «big ones» (большими), а младшие со своими сестрами Машами «little ones» (маленькими).

Льву Львовичу в детстве перепало гораздо больше материнской ласки, чем Марии Львовне. После болезни, связанной с родами дочери, и первой серьезной размолвки с мужем из-за совета врачей не иметь больше детей, Софья Андреевна не слишком баловала Марию нежным отношением, в отличие от Лёвы. «Она рассказывала, как они росли с Лёвой, с которым были погодками, и как мама́ всю свою привязанность, заботу и нежность отдавала ему, а Маша, худенькая, некрасивая, чувствовала себя одинокой, обиженной, – вспоминала Саша. – На меня произвел большое впечатление рассказ сестры о том, как мама́ заставляла их с Лёвой шить мешочки и за каждый мешочек обещала заплатить по гривеннику. Денег у них не было и гривенник казался целым богатством. Маша изо всех сил старалась и хорошо, аккуратно сшила свой. Лёва сшил небрежно. И вот мама́ дала Лёве гривенник, а про Машу забыла. Маша плакала, но напомнить матери побоялась».

Почему он оставил больную сестру? Какие срочные дела были у него в Петербурге? Зачем он приезжал к родителям на три дня? Ответы на эти вопросы, возможно, найдет будущий биограф Льва Львовича. Но с какого-то времени Лев Львович, самый чуткий и внимательный из сыновей, не оказывается рядом с родными в критические моменты их жизни. Он разрывается между Ясной Поляной, Петербургом и Швецией. В Петербурге у него насыщенная общественная жизнь. Каждое лето Дора с детьми проводит в имении родителей, и Лев Львович должен находиться с ними. Старая семья поневоле отступает на второй план.

Но при этом его неудержимо тянет в Ясную Поляну! В 1906 году он приезжает трижды: весной – один, затем летом – с Дорой и детьми. И, наконец, осенью… Каждое из этих посещений отмечено напряженными отношениями с отцом. Нельзя сказать, что они враги. Но им нехорошо друг с другом. Оба это чувствуют, и от того отношения получаются еще более неловкими, натянутыми.

В поведении Льва Львовича возникает какой-то неприятный элемент демонстративности. Так, находясь в Ясной Поляне летом 1906 года, он и брат Андрей демонстративно встают из-за обеденного стола и уходят, когда отец вслух читает письмо молодого крестьянина из Полтавской губернии. Их раздражает преклонение Толстого перед крестьянством в то время, как они жгут и грабят помещичьи усадьбы. И Лев, и в особенности Андрей решительно настроены за подавление крестьянских мятежей и смертные казни. В конце концов, на этой почве происходит их стычка с отцом. Толстой пишет в Пирогово дочери Марии в июле 1906 года:

«Дошел до того, что два дня тому назад вышел из себя вследствие разговора с Андреем и Львом, которые мне доказывали, что смертная казнь хорошо… Я сказал им, что они не уважают, ненавидят меня и вышел из комнаты, хлопая дверями, и два дня не мог прийти в себя. Нынче, благодаря молитве Франциска Асизского и Иоанна: “не любящий брата, не знает Бога” опомнился и решил сказать им, что я считаю себя очень виноватым (и я очень виноват, т. к. мне 80 лет, а им 30) и прошу простить меня. Андрей в ночь уехал куда-то, так что я не мог сказать ему, но Льву, встретив его, сказал, что виноват перед ним и прошу простить меня. Он ни слова не ответил мне и пошел читать газеты и весело разговаривать, приняв мои слова как должное. Трудно. Но чем труднее, тем лучше…»

Андрей Львович, военный и убежденный монархист, порой ведет себя откровенно грубо. А посторонним может сказать, что если бы отец не был его отцом, он бы его «повесил». Лев Львович такого себе, конечно, не позволяет… Но он постоянно демонстрирует отцу свою независимость. Например, Маковицкий описывает такую сцену: «После обеда играли в лаун-теннис, и Л. Н. немного играл. Лев Львович подавал ему так низко и в такие места, что Л. Н. не мог принимать, а так хотелось! И здесь проявился характер Льва Львовича. Поэтому Л. Н. бросил скоро играть».

Трудно сказать, чье поведение больше раздражало отца. К Андрею он относился теплее, чем ко Льву. Прямой, «солдафонский» характер Андрея был ему менее неприятен, чем «тактические» приемы Лёвы.

В день ожидаемого приезда Льва Львовича в ноябре 1906 года отец испытывает сильное душевное волнение. Он пишет в дневнике: «Нынче приезжает Лёва. Буду работать над собой и запишу результаты. Боюсь. Я уже теперь плох». А после отъезда сына с облегчением замечает: «С Лёвой было хорошо и не только без зла, но зарождается любовь и жалость». И это просто поразительно! В семьдесят восемь лет у отца зарождается любовь к тридцатисемилетнему сыну.

Его больше всего выводит из себя самонадеянность сыновей. «Какая язва их общая самоуверенность! Как они много лишаются от этого», – пишет он в дневнике.

Но Лев Львович уже положил себе за правило не просто спорить с отцом в домашней атмосфере, не вынося сора из избы, но и откровенно воевать с ним в печати. В январе 1907 года в газете «Голос Москвы» появляется его статья «Отрицание или самосовершенствование?»

Строго говоря, это донос на отца.

На самом деле «доносить» на Толстого было уже поздно. Это не имело никакого смысла. Все его взгляды были хорошо известны и обсуждались в печати. Но это было не «обсуждение в печати». Это был голос сына.

Сочинения Толстого, писал он, «не выражают истинных взглядов их автора». «В глубине души отец мой, может быть, всегда за земную власть», но «таит это свое убеждение». То есть, попросту говоря, лицемерит. Зачем-то Лев Львович вспомнил знаменитое предсмертное письмо Тургенева, в котором тот «умоляет его вернуться к художественной работе и оставить религиозно-социальную проповедь. Не был ли забытый у нас на время Тургенев глубоко прав?» Наконец, в адрес отца прозвучало главное обвинение. Именно Толстой виноват в русской революции!

«…отрицательная проповедь Льва Николаевича имела в России пагубное влияние. Это влияние распространилось на всю широкую русскую жизнь, проникло во все ее углы и сферы и заразило массы. В войско, в суд, в народную жизнь, в науку, в стены учебных заведений, в самую правительственную машину, всюду оно несло с собой зерно сомнений и пошатнуло этим сомнением весь государственный строй», – писал сын Толстого.