Устроили кампанию – яркая, бросающаяся в глаза реклама, картошку давали бесплатно при покупке других товаров на определенную сумму, в конце концов пришлось снизить цену до пятидесяти эре за килограмм. И все равно – картошки осталось много, и в этом-то как раз и важность ассоциации.

Насыщение.

В любом процессе есть точка насыщения. Тогда болевые рецепторы отказываются воспринимать боль, страх становится привычным и никто не хочет картошки даже задаром.

Стоп.

То же произошло и со Стефаном. Скользящие за окном и колотящиеся в двери обожженные зомби – зрелище жуткое, но он просто отмечает их присутствие, как, скажем, пролетающих в небе чаек.

Достал винтовку. Приклад весь изъеден мелкими ходами, словно над ним поработали жуки-древоточцы. Но металлические части почти не пострадали, если не считать нескольких напоминающих ржавчину пятен на стволе. Несколько раз подвигал затвором – должен работать. По крайней мере есть надежда.

Залаяла собака. Стефан посмотрел на Карину. Она села на диван и уставилась на него, не говоря ни слова. Сначала ему показалось, что в ее глазах по-прежнему полощется страх, но быстро понял, что Карина пытается удержать прорывающийся, как икота, смех. По-видимому, она в том же состоянии, что и он.

– Чересчур, правда?

– Да уж…

– Как с селедкой.

– С какой селедкой?

– Ну, когда ее слишком много. Слишком много селедки.

Эмиль непонимающе переводил глаза с Карины на Стефана.

– Чему вы смеетесь? – он показал на окно. – Они же опасные!

– Прости, малыш… – Стефан провел рукой по глазам, у него даже слезы выступили. – Прости… но ведь мы живы.

– А если они придут? Думаешь, и тогда мы будем живы? Мам, ну не смейся, пожалуйста!

* * *

Дети зависят от родителей. Еда, жилье, родительская ласка – само собой. Но главное – они учатся толковать мир, подмечают чувственные и интеллектуальные реакции матери и отца. Эмиль сердито уставился на Карину со Стефаном, но те продолжали хохотать. И он тоже засмеялся.

Смеяться было нечему – зомби со всех сторон пытались залезть в их кемпер, но мама с папой смеялись, значит, все это не так страшно, а вроде бы понарошку. Как бы зомби как бы пытаются к ним забраться. И, похоже, так оно и есть – понарошку.

Как-то старший брат его приятеля Себбе поставил фильм про зомби, а они потихоньку подсматривали. Те зомби были очень страшными. Полуразложившиеся монстры, сильные и быстрые, и у людей не было ни единого шанса.

А эти, за окном, совсем не такие. Вид у них, конечно, жутковатый, но вот что касается силы и быстроты… царапают по обшивке, постукивают в дверь – как кошка, которая просит впустить ее после прогулки. Было бы забавно, если бы они так не кричали. Эмиль смеялся, но ему почему-то было стыдно за этот смех. Нехорошо смеяться, скажем, над человеком, сломавшим ногу у тебя на глазах.

Эмиль перестал смеяться и подполз к окну – на всякий случай на коленях, чтобы зомби его не заметили.

Они уходили. Это было так прекрасно, что Эмиль, несмотря на их леденящий душу крик, опять улыбнулся. Поднял глаза и нахмурился. Он видел, что сделал кислотный дождь с их кемпером, с папиной спиной, с кубиками лего. Как могло получиться, что эти четверо посреди лагеря, четверо из штромгруппы, как ни в чем не бывало продолжают стоять там же, где стояли? Они же должны были раствориться под этим дождем.

Омытое чудовищной кислотой окно стало кривым, с буграми и вмятинами, и Эмиль начал искать точку, откуда можно что-то более или менее рассмотреть. Эти штромовики… удастся ли когда-нибудь узнать, что у них под латами?

Наконец ему удалось найти неповрежденный участок стекла размером с пятикроновую монету. Эмиль еще не научился зажмуривать только один глаз. Ему пришлось прикрыть левый глаз рукой и глядеть через этот пятачок, как сквозь замочную скважину.

Сейчас начнется великая битва! Зомби против штромовиков!

Но нет – ни те ни другие и не собирались вступать в бой.

Штромовики немного нагнулись вперед, словно поклонились приближающимся зомби. Эмиль засмеялся – настолько глупо и нелепо это выглядело, даже если бы это было кино, и если бы папа с мамой не видели примерно то же самое, что и он, наверняка решили бы, что он все выдумал.

Но что эти зомби делают?

Эмиль прижал глаз к прозрачному пятачку. Зажмурился и посмотрел еще раз. Зомби забрались на плечи бойцов в латах, по четыре на каждого, и мальчику стало несмешно: зомби, как оказывается, вовсе не зомби, а вампиры. Они вонзили зубы в шеи штромовиков, и по их волнообразным вздрагиваниям легко понять, что они делают: пьют.

Эмиль отвел глаза и увидел в окне соседнего кемпера Молли. Она тоже смотрела на жуткую сцену, и вид у нее был очень испуганный. Она же знала, что так будет! Она же знала, что придут те, кто хочет крови! Почему же она так испугалась?

Постепенно и все остальные вышли из своих вагончиков посмотреть на сюрреалистическую сцену в самом центре лагеря. Стояли и смотрели, уронив руки, – что же такое происходит там, на перекрестке? Одни видели одно, другие – другое, но чувство было общим: надо что-то делать.

И никто ничего не делал.

Один за другим влезали обожженные на плечи Белых и пили их кровь. А Белые не возражали. Они позволяли им пить свою кровь и смотрели на людей, а люди понимали: надо что-то делать.

И никто ничего не делал.

Похоже на некий ритуал. Даже не ритуал – соглашение. Что-то само собой разумеющееся, давно заведенный порядок. Возможно, все это понимают, потому и не вмешиваются. Люди здесь ни при чем, они за пределами этого порядка.

Уже за пределами.

Или – пока за пределами…

Атласный лоск кожи белых фантомов поблек, доспехи штурмовиков на глазах заржавели, тела их согнулись. Джеймс Стюарт постарел на много лет, а коммивояжеры выглядели так, будто бродили по дорогам десятилетиями. А когда последний зомби отвалился от тигров, черные чудовища выглядели умирающими. Крик обожженных стал не таким рвущим душу. Они собрались и ушли – по той же тропе, которая привела их в лагерь.

Белые во всех своих ипостасях постояли немного, словно приходя в себя. Потом с трудом выпрямились, глянули в последний раз на людей своими черными, без блеска глазами и побрели в поле.

Люди смотрели им вслед, не в силах вымолвить ни слова.

Пронесло. На этот раз – пронесло.

* * *

– Что это было?

Улоф проводил обожженных взглядом, а Леннарт не мог оторвать глаз от четырех коммивояжеров, которым, судя по всему, недолго осталось путешествовать с корзинами.