Дома Лару с трудом уняли к полуночи — никак не хотела ложиться, капризничала. То обнимала с разбегу Лидию Робертовну, так что бедняжка, не успев сгруппироваться, сгибалась пополам, как неудачливый вратарь. То заворачивалась в штору — а штора была пыльная, и девочка принималась кашлять. Вера не удержалась, шлёпнула её по заднице, получилось — сильно. Ладонь горела, дочка рыдала в объятиях бабушки и уснула с ней рядом, как маленькая.

Последний петербургский день мать и дочь провели порознь — Лара играла теперь уже в собственный гейм-бой на бабушкином диване, а Вера бродила по ещё одному известному музею, где было выставлено непостижимое количество мёртвых картин. Подделки чередовались с оригиналами с частотой шахматной клетки.

«Хорошо, что никто не видит того, что вижу я», — размышляла Стенина, а потом её как будто дёрнули за рукав. В точности как Лара, которой здесь не было.

Вера остановилась перед вне всякого сомнения подлинным Левитаном, вдохнула пряный аромат осенней листвы — и вслух сказала:

— Да ведь этим можно зарабатывать!

— Если научитесь так рисовать — несомненно, — тут же ответил ей какой-то болтливый портрет.

— Не собираюсь я рисовать! — ликовала Вера, слегка, впрочем, кривя душой — потому что занималась в настоящий момент именно тем, что рисовала себе картины бурного коммерческого успеха и безбедной жизни.

Сарматов позвонил, когда она шагала к станции метро с поглупевшим от счастья лицом.

— Ты не забыла о моих делах? — спросил он.

Экспертизу Вера отвезла на Васильевский в один из первых дней, Бурлюк оказался не Бурлюком, и покупку отменили, так что в списке дел значился единственный пункт — встреча с продавцом редких конвертов. Человек по имени Степан Ильич назначил Вере встречу на Финляндском вокзале, сегодня, в пять. Сочетание слов «Ильич» и «Финляндский вокзал» звучало вполне обнадёживающе.

— Не волнуйся, всё будет исполнено, — обещала Вера.

— А ты почему такая счастливая? — подозрительно спросил Сарматов.

— Да просто погода хорошая, — сказала Вера. Тут очень уместно задул буйный ветер, и последних слов Сарматова в трубке она не расслышала. Зато почувствовала знакомое царапанье в горле — там скребли тонкой лапкой с когтями.

— Ты чего это вдруг? — изумилась Вера. — Кому мне сейчас завидовать?

— А ты посмотри по сторонам, — заныла летучая мышь, — какой прекрасный город! Вот чего бы нам с тобой не переехать сюда лет десять назад? Сейчас-то понятно, что поздно. Сейчас нам всё поздно…

Мышь давно объединила себя и Стенину в неделимое целое — подчёркивала, что и не думает покидать нагретое местечко. Да что там местечко! Целые хоромы — с бассейном, с подземным гаражом!

— Нам поздно, — гундела мышь, — а Лидия живёт припеваючи, ходит по филармониям! В Эрмитаж может хоть каждый день!

— У нас тоже неплохой город, — попыталась спорить Вера, — похорошел в последнее время. И рестораны любые есть, и магазины.

— Ну да, конечно. Плюнь в глаза — божья роса!

— Отстань от меня! — крикнула Вера, и встречный мужчина поднял на неё изумлённые глаза.

Мышь бурчала, пока Стенина не вышла наконец из метро — и не увидела Степана Ильича: он описал себя точно, не хуже, чем Стенина описывала боль. Высокий, в серой куртке, с блестящим чемоданчиком-«дипломатом», каких Стенина не видывала с девяностых и даже слегка обрадовалась, как при встрече с добрым знакомым. Степан Ильич был похож на белого медведя и ещё, как ни странно, на Сарматова — физическое сходство отсутствовало, но общий для всех коллекционеров озабоченно-безумный вид считывался с первого взгляда.

— Давайте отойдём в сторону, — сквозь губу сказал коллекционер. Они сели на скамью, и Степан Ильич открыл чемоданчик так, что ни один прохожий не увидел бы содержимое. После этого Вере с трепетом были предъявлены ценные конверты в заклеенном пакете. Она вскрыла пакет, пересчитала конверты, передала Степану Ильичу деньги. По ногам бежал страх, снизу вверх — как мурашки. Неизвестно чего она боялась, скорее всего, на неё воздействовал шпионский антураж.

— Уходим по одному, — шепнул Степан Ильич и стартовал первым, небрежно насвистывая. Вера посидела на скамейке пару минут, умудрившись за это время выкинуть из головы коллекционерскую чушь и сосредоточиться на главном.

Зависть, как обычно, пыталась перетянуть всё на себя — но Вера почувствовала, что впервые в жизни может дать ей отпор. Странно, что она столько лет сидела на ящике с сокровищами и не догадывалась в него заглянуть. Учитель, «стульчак», консультант… Почему ей раньше не приходила в голову светлая мысль стать экспертом? Да не таким, чьи решения подвергаются сомнениям, а то и судебным разбирательствам! Эксперт-искусствовед В. В. Стенина никогда не допустит ошибки, а юная Лара станет её верной помощницей, продолжательницей семейной традиции. Естественно, для начала нужно будет получить диплом искусствоведа (и снова — «Здравствуйте, господин Курбе!»), потому что ни один нормальный клиент не поверит историям о «говорящих портретах» и «пахнущих натюрмортах»: в лучшем случае припишут к странностям, в худшем — Сибирский тракт, областная психбольница. Диплом прикроет все Верины секреты и Ларины заскоки надёжно, как щит!

В таких приятных мыслях Вера дошла почти до самого дома Лидии Робертовны и вдруг вспомнила — у них нет ни молока, ни хлеба. Поезд — завтра вечером, Ларе можно будет сварить молочный суп на обед, она его любит. Тогда нужна ещё мелкая вермишель, «паутинка». Вера повернула на соседнюю улицу к магазину — и вдруг увидела знакомое лицо. Среди фотографий эстрадных артистов, отфотошопленных до состояния вечной молодости, висела элегантная чёрно-белая афиша с автопортретом Бори Б. — того художника из юности.

Крик чайки, два тела, похожих на трупы в прозекторской… «Выставка работ Бориса Б. Автопортрет и другие истории в галерее Горячевой», — прочла Вера. Если верить афише, открыто у них до восьми, а галерея Горячевой — рядом с магазином.

Купленные продукты Вера спрятала в сумку, порадовавшись, что взяла с собой такую вместительную. Разве что пакет молока не давал закрыть «молнию» и упирался в подмышку.

В галерее Горячевой — чистом и пустом, не считая охранника и картин на стенах, помещении — бродил единственный посетитель, мужчина в возрасте за сорок, от которого даже на расстоянии долетал затхлый запах одиночества. Мужчина медленно переходил от холста к холсту, и Вера, чтобы не столкнуться с ним, пошла в обратном направлении. От новых работ — к ранним.

Выставка состояла из двух частей — это были автопортреты и… мальчики. Вера начала с мальчиков и почти сразу же поняла, кого напомнили ей эти полуодетые дети, пойманные в сомнительных позах. Бальтюса с его «лолитами»! Колорит, сюжет, та же умышленно-театральная композиция. Только вместо Бальтюсовых котов у Бори были собаки, а вместо «лолиток» — мальчики. Один из них, в рубашке, но без штанов, томно выгнувшись на стуле, сказал Вере то, что она и так уже поняла: