Петухову письмо про смерть польского вельможи в Бадене, родича Черветинских. С ним побеседовать нам надо обязательно, я приказал московскому отделению корпуса разыскать его и доставить сюда, но пока что-то ни рапортов от них, ни самого чиновника… фамилию я его все забываю. Дела судейские, от наших событий они далеко, хотя о самом стряпчем в связи с новым поворотом дела, хотелось бы, конечно, узнать намного больше. Но есть здесь у нас и другой свидетель – на мой взгляд, гораздо более любопытный и важный для дела.

– И кто же это? – спросила Клер – она и правда терялась в догадках.

– Трактирщик из Барвихи.

– Трактирщик? Тот, у кого мы ели уху?

– С расстегаями, мадемуазель Клер, – улыбнулся Евграф Комаровский. – Когда вы меня все спрашивали, люблю ли я сладкое… такие воспоминания… Что нам Скобеиха о трактирщике говорила? Понятно, что он ее сутенер, но – самое важное. Он тоже жертва Темного. Он прошел через муки в оранжерее, через порку, битье, и он выжил, получил от Карсавина вольную и денег. И он трактирщик сейчас, а эти люди – кладезь информации. Пока мы ждем, когда мои стражники доставят из Москвы судейского, а это дело небыстрое, надо обратиться к трактирщику – авось повезет нам, а? Мы, русские, в трудную минуту всегда на авось полагаемся.

– Вы все шутите, мой друг, – вздохнул Гамбс. – Да, а что нам еще остается? В Барвиху я с вами поеду, там фармацию обрусевший итальянец держит при постоялом дворе для господ путешествующих, фельдъегерей и курьеров почтовых – мало ли кто занедужит дорогой? Пополню я там свои запасы снадобий и лекарств, много чего полезного достать можно.

И они опять отправились в Барвиху, только на этот раз не верхом, а с комфортом в экипаже – Комаровский снова за возницу. Верный Вольдемар остался в павильоне, как он выразился, «на хозяйстве», получив от Комаровского немало ценных указаний.

По пути, словно оберегая Клер от черных дум и воспоминаний, Евграф Комаровский все время шутил и рассказывал им анекдоты из своей службы адъютантом покойного государя.

Так и добрались до Барвихи-Оборвихи. Управляющий Гамбс сразу отправился в фармацию – пополнять запасы лекарств и трав. Он объявил, что назад в имение доберется сам. А путь графа Комаровского и Клер лежал в трактир. Час был полуденный, несуетный – проезжих мало, для обеда еще рано. Трактирщик по фамилии Течин мигом прилетел на графский зов. Он что-то жевал, круглый его подбородок лоснился от жира. На глаза низко падала седая челка – волосы трактирщика были подстрижены под горшок, а на лице можно было прочесть все пороки, которые не сгладили, а лишь усугубили прожитые годы.

– Скажи мне, Течин, трактирная твоя душа, – задумчиво произнес Евграф Комаровский, сразу отметая предложения «отобедать, откупорив шампанского бутылку». – Что ты знаешь об убийстве семьи стряпчего Петухова и что можешь показать нам по этому поводу?

– Не знаю я ничего, ваше сиятельство! – истово отрапортовал трактирщик Течин. – А показать могу все!

– То есть?

– Все! Что только вашей особе сиятельной будет угодно. Что прикажете, то и покажу-с! Мы люди торговые, деловые… трактир трактиром, а мы в купцы выходим во вторую гильдию, так что обхождение знаем-с. Что надо – скажем, на кого нужно вам – укажем. Только мигните-с!

– Щучий ты сын, Течин. Ты ведь бывший крепостной барина Карсавина, которого народ Темным зовет, и знаю я, что выжил ты после бесчеловечных истязаний и пыток в оранжерее, которую мы всю раскопали намедни и нашли там мертвецов. А ты вот через такое прошел и жив, и даже в купцы выходишь с карсавинских денег откупных.

Лицо трактирщика Течина разом изменилось – перед ними был уже не ухарь-деляга, а старик.

– Забыть бы хотел то время, ваше сиятельство, так разве такое забудешь? Темного вроде как и нет давно, а будто здесь он, с нами. Народ-то зря болтать не станет. Вот и молодого барина Черветинского он в свою власть забрал, в ад утащил кромешный. Мне-то свезло тогда, я правда чуть не помер от кнута-то… Но Бог миловал, спас меня. А теперь что уж горевать – мы люди торговые, калачи жизнью тертые, а что задница порота до мяса – нам на то неча смотреть.

– Но ведь есть нечто, что ты помнишь и знаешь. – Комаровский глядел на него с высоты своего роста. – Я по глазам твоим вижу. Ну давай, колись, как у нас в корпусе говорят. Сними грех с души. Денег хочешь? Денег дам тебе за сведения.

Клер, которой Гамбс на ухо переводил на немецкий, в этот миг тоже почувствовала – трактирщик словно что-то вспомнил, но колеблется. Комаровский показал ему ассигнацию, и Течина сразу прорвало.

– Насчет убийств нынешних ничего я не знаю, а вот о прошлых делах… Ваша правда, было кое-что, ваше сиятельство! Никому я про то не говорил, ни единой душе. Потому как Карсавина тогда убили, а всех сослали, засудили, запороли. Но всех, да не всех!

– О чем ты?

– Лакеи-то те Зефирка с Соловьем… они ж лгали тогда жандармам нагло!

Клер в один момент и разочаровалась – лакеи? Но с ними и с их убийством все вроде ясно! – и вся обратилась в слух.

– Тринадцать лет назад? – уточнил Комаровский.

– Да, да, ваше сиятельство! Они все лгали, что не было их здесь. Но они ж были!

– В поместье Горки в мае тринадцатого года?

– Не в самом поместье, не в Горках, а тута у меня, в Барвихе. Я ведь в тот год после войны только трактир свой открыл на проезжей дороге. Дело свое основал. Каждому гостю рад был. Так вот в тот день, когда убили Карсавина в поместье, эти два сводника его в делах страшных, они ведь здесь у меня в трактире сидели, обедали. И с вином! Бражничали! Они из Москвы возвращались с покупками для барина. И завернули ко мне в трактир. А потом след их простыл. И обо всем том они жандармам тогда не сказали – твердили, что, мол, не было их здесь вовсе.

– А ты что же молчал? Не сообщил жандармам? – спросил Комаровский.

– Я тогда… как нашли убитого барина, решил не влезать во все их дела. – Трактирщик Течин оглянулся, словно искал Темного и в трактире своем. – С ними ведь тогда здесь у меня один человек сидел. Разговаривали они тишком, шептались о чем-то. И я решил – мало ли что… человек тот в силе потом был все эти годы, при дворе обретался.

– Кто это был? –